Окаянные девяностые

— Э-э, господин капитан, вот тут ты туфтишь! — процедил Барсуков и поставил на место зарвавшегося зама. — В отличие от тебя, я академий не кончал! Но я начальник, а ты хто?

Лебедев поиграл желваками на скулах, но так ничего и не сказал.

— А, молчишь! А чо молчишь? А потому, что я плачу тебе бабки, а не Красная армия. Договор с Тишковским хто пробил, ты? Нет, я. Хто схему запустил, ты? Нет, опять я. Под мое честное слово Пашка Харламов отвалил мазду. А это тебе не жигуль.

— А-а, далась тебе эта тачка! — отмахнулся Лебедев и, бросив на Барсукова снисходительный взгляд, многозначительно произнес: — Бойся, Леня, данайцев, дары приносящих.

— Чо, чо? Это хто такие? — насторожился Барсуков. Единственная морщина появилась у него на лбу, и он силился вспомнить: — Данайцы? Данайцы? Шо-то про такую крышу Крест и Харламов ничо не говорили.

— И не скажут.

— Так хто эти данайцы?

— Про Гомера ты хоть слышал? — изгалялся Лебедев.

— Гомер? Чо-то такое пролетало. Вроде как крыша такая была! — пытался вспомнить Барсуков, и дальше его понесло. — А, урюки под ней ходили! Гады, дохнуть не давали. Между ними и нашими крутой пошел замес! Мочилово было страшное, пока Малыш на танке на них не наехал.

— На танке?! Да брось! — не поверил Лебедев.

— В натуре говорю, на танке! Я своими глазами видел! Если не веришь, можешь спросить у Лома.

— Что, прямо на танке по городу раскатывали?

— А где же еще? На площади перед Ледовым дворцом сошлись стенка на стенку, урюки и наши братья славяне, не меньше трех тысяч. Два дня шла махаловка. Ментов и ОМОН пригнали со всей области, ничо они не могли сделать! А чо сделаешь, когда урюки два БТР выкатили.

— Да не может такого быть?!

— Вот те крест! Урюки Слона завалили, он меня крышевал, Быка, Храпа, про раненых я не говорю. Нашим бы хана была, если бы Малыш против них танк не выкатил.

— А где он его взял?

— Полигон Вагонки знаешь?

— Да.

— Дорогу, по которой танки с завода на полигон гоняют, видел?

— Ну.

— Так Малыш со своей бригадой поставил на переезде свою тачку. Вояки тормознули. Он взял их на понт, забрал танк и двинул к Ледовому! Короче, урюки и менты разбежались.

— Ничего себе?! — только и мог сказать Лебедев.

— Вот такие тут были дела, Игореша! — закончил рассказ Барсуков и вернулся к началу разговора. — Так чо там твои данайцы мутили?

— А-а, Леня, не бери в голову, они уже ничего плохого не сделают.

— Точно?

— Было это очень давно, и может неправда.

— Не, не, давай расскажи, — насел Барсуков.

— Ладно, слушай, — снизошел Лебедев. — Дело, как я уже сказал, было давно и произошло в Греции. Афины воевали с Троей. Кстати, воевали за бабу, за Елену.

— Я так и знал, от них вся беда! Была у меня на складе ГСМ одна, Тонькой звали. Язык, как помело, чуть меня до тюряги не довела, еле откупился. После этого зарекся баб в серьезные дела брать. Ну, так чо там было с той Ленкой?

— Троянцы украли ее, греки осадили Трою и сколько ни штурмовали, все не могли взять. И тогда один очень хитрый грек, звали его Одиссей, придумал, как взять город. Все это описал знаменитый греческий поэт Гомер, в поэме «Одиссея». Кстати слепой был мужик, — блистал эрудицией бывший выпускник Львовского военно-политического училища, как павлин перьями.

На Барсукова она не производила впечатления. Он насупился и угрюмо промычал:

— И чо ты хочешь сказать этим своим Хомером?

— Я, ничего. А Гомер пишет, что данайцы, чтобы проникнуть в Трою оставили троянцам деревянного коня. Те купились и затащили его в город. В коне сидел отряд, что было дальше, надеюсь, объяснять не надо. Так вот, Харламов и Крест…

— Да пошел ты со своим конем и Хомером! Я тебе не козел греческий! Меня морковкой не подманишь! — вскипел Барсуков, вскочил из кресла и заметался по кабинету.

— Леня, ну не кипишись! Я же хочу только одного, чтоб мы не залетели. Ты же рожу Тишковского видел. Он же, гад, на месте купит и продаст. Я не говорю про Харламовых, они нас замочат и глазом не моргнут. Леня, пока не поздно надо сорвать бабки и соскакивать, — нагнетал страсти Лебедев.

Это подействовало на Барсукова, его терзали страх и алчность. Свой гнев он сорвал на сунувшемся в кабинет Ломтеве. Тот протрезвел и начал огрызаться. Невнятное мычание о прапорах, которых он драл как сидоровых коз, только подлило масла в огонь ярости Барсукова. Он схватил со стола пепельницу и запустил в Ломтева. Бывший командир конвойной роты по старой армейской привычке хлопнулся на пол и прикрыл голову руками. Пепельница врезалась в дверной косяк, куски дерева, штукатурки и краски посыпались на Ломтева. На шум прибежал Кормаков, подхватил его и, сгибаясь под тяжестью ста килограммов, потащил в соседний кабинет.

Выпустив пар, Барсуков остановился перед Лебедевым и, постреливая в него колючим взглядом, зло бросил:

— Э-э, капитан, после службы у тебя в башке осталась одна извилина, и та от фуражки? А ну напряги, под чо мы заключили договор с Тишковским?

Лебедев проглотил обиду и пробормотал:

— Ну, под оловосодержащие отходы, и что с того?!

— Ты чо, не догоняешь?