Окаянный император. Роковое путешествие

Мы ехали по каторжному краю. Именно сюда ссылали уголовников и революционеров-террористов. Именно здесь была «страшная русская Сибирь». После утверждения маршрута властям предписывалось усилить контроль над преступниками. Приглядывать за смутьянами призвали даже население. Параллельно шло обустройство шоссе. Как обычно, к приезду большого начальства сделали лучше, чем для себя. Песком засыпали колдобины, латали мосты, через мокрые низины перестилали гати, в городках возводились арки, украшались здания. Участковые приставы и станичные правления на поселковых сходах решили, кто именно из обывателей достоин выйти на дорогу приветствовать наследника. Ну а самым сложным вопросом оказалась подготовка нужного количества лошадей. Для меня было открытием, что они быстро устают. Меняли их через каждые 3–4 часа. Во время одной из таких остановок ко мне подошел генерал-губернатор.

— Мне кажется, ваше императорское высочество, все же не стоило нам заезжать в эту тюрьму.

— Почему? Врага надо знать. Революционеры наши враги, а тут появилась возможность поговорить, попытаться понять, что ими движет.

— Разрешите вопрос, ваше императорское высочество?

— Да, конечно.

— Вы это поняли?

— Думаю, что начал, — ответил я и в очередной раз стал вспоминать наш с бароном визит в один из местных острогов. Он находился неподалеку от тракта. Мы поехали туда, несмотря на ворчание свиты и открытые протесты князя Барятинского, который категорически не хотел допускать общения наследника престола с осужденными.

— Ба! Старая знакомая, — воскликнул барон Корф, когда к нам подвели высокую женщину с резкими чертами лица и тяжелым взглядом исподлобья. — Прошу любить и жаловать, ваше императорское высочество, госпожа Елизавета Ковальская, революционерка.

Во взгляде каторжанки, до этого безучастном, разгорелось любопытство. Она принялась беспардонно разглядывать меня.

— Присаживайтесь, сударыня, — выдержав этот вызов, предложил я.

— Спасибо. Постою, — голос был под стать облику, низкий и с хрипотцой.

— Так вы знаете госпожу Ковальскую? — повернулся я к генерал-губернатору.

— К сожалению, да. Помните мой рассказ о событиях в Усть-Карийской тюрьме? Так вот, самоубийцы совершили грех из-за этой женщины.

— Как это возможно?

— Госпожа Ковальская отказалась приветствовать меня во время инспекции. Пришлось ужесточить ей условия содержания. Другие политические восприняли это как вызов и приняли морфий. Шестерых снесли на погост, — закончил Корф.

— Тиран! — воскликнула Елизавета. — Их жизни на вашей совести!

— Отнюдь, сударыня, отнюдь! Вина за сии события полностью лежит на вас!

В ответ она лишь закусила губу и отвернулась.

— Андрей Николаевич, прошу, оставьте нас. Так никакого разговора не получится.

— Но, ваше императорское высочество, как можно?! Оставить вас с этой особой наедине?!

— Господин барон, вы меня даже немного обижаете. Чем мне может угрожать эта женщина? Подождите немного в стороне…

Вздохнув, как паровоз, и состроив недовольную гримасу, Корф все-таки отошел.

— Сударыня, я хочу с вами поговорить. Присядьте.

— О чем нам с вами разговаривать?

— Ну, например, о ваших взглядах. В дворцовых стенах Санкт-Петербурга о них известно не так много, а то, что обсуждают, подается в искаженном свете.

На лице Ковальской застыла маска удивления. Похоже, ничего подобного она никак не ожидала услышать.

— Почему вы удивляетесь? Откуда там будет объективная информация, если вы и ваши товарищи предпочитаете действовать пистолетами и бомбами?

— Ложь! Это наглая ложь! Ни я, ни мои товарищи из «Черного передела» не действуют оружием! Мы осуждаем терроризм.

— За что же вы здесь, если вины на вас нет?

— Мы хотим счастья простому народу, — выкрикнула Елизавета, Корф услышал возглас и дернулся к нам, но я остановил его взмахом руки.

— Разве за это отправляют на каторгу? Тогда и мне надо подыскивать здесь место. Я тоже хочу блага простому народу!

— Так почему же не даете?

— Скажите, сударыня, что в вашем представлении счастье?

— Счастье — это когда тебе есть что поесть и не надо ждать, когда вырастет лебеда. Счастье — это когда не надо платить выкупные платежи тем, кто жирует на твоем горе. Счастье — это когда родители не надрываются в поле, а дети не умирают с голоду, — последние слова она буквально выплюнула и замолкла.

Повисла пауза. Меня поразили напор и горячность. Ковальская верила в то, что говорила.

— Ну что ж… Все вами перечисленное довольно справедливо. Более того, я лично буду заниматься этими вопросами… Сколько вам осталось… сидеть?

— После объявленной амнистии бессрочную каторгу заменили двадцатью годами.