Окалина

Яша спустился на первый этаж и, прежде чем забрать в гардеробе одежду, посидел, обсыхая, на скамеечке. За окнами в снежных сумерках желтели на столбах электрофонари. Молодая гардеробщица одиноко расхаживала вдоль наполовину опустевших вешалок. Теперь она была в поношенной цигейковой шубе и выглядела не такой уж толстой, как прежде в халате. Она уныло поглядывала сквозь заиндевелые стекла окон на завьюженный дворик бани и зябко поеживалась. Яше почему-то было приятно смотреть на девушку. В ее одиночестве проглядывала тайная неустроенность души. И она должна быть чуткой к чужой беде. Яша не ошибся в этом предчувствии.

— Баню через час закроют. А собачку нашу никто не пригласил с собой, — вздохнув, сказала толстушка и еще больше понравилась Яше этим мягким горестным вздохом, с каким произнесла слово «нашу» и девичьи-печальную фразу вечеринок и танцплощадок — «никто не пригласил».

— Да, — отчего-то виновато подтвердил Яша и смолк.

— Что да?.. Вот уйдем, потушат свет, и будет она всю ночь скулить под забором в темноте.

Яша не знал, что сказать толстушке, чья забота о собаке вдруг выросла, почти сравнялась с его заботой. Он попросил одежду и, суетливо повязывая шарф, сбивчиво забормотал:

— Я погляжу сейчас, ладно… хорошо…

— Что хорошо? — прервала его толстушка и, помолчав, добавила с глубоким вздохом: — Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего.

И опять отзвук какой-то личной печали послышался в этих ее словах.

Яша застегнул пальто, надвинул на лоб шапку и потоптался перед дверью. Он медлил выходить, не зная, как, с каким видом ему пройти мимо собачки, которая, он это чувствовал, ждет его, не забыла. Взявшись за дверную скобу, он выжидательно посмотрел в грустное лицо девушки, желая услышать от нее еще что-то, какую-нибудь подсказку, но та ничего уж не сказала, а только хмыкнула вдруг, улыбчиво вильнув глазами: что-де уставился, давай топай… Толкнув дверь, Яша вышел из бани.

Вьюга заметно поутихла, зато воздух стал морознее, гуще. Яша поднял каракулевый воротник пальто, повернулся к ветру спиной и, шаря глазами по белому квадрату дворика, сошел вниз по бетонным ступенькам. Рыженькой нигде не было. «Значит, нашелся все ж хозяин. Поглядеть бы на него», — облегченно-насмешливо подумал он и приостановился, прощально оглядывая то место, где совсем недавно, полчаса назад, страдала рыженькая. И вдруг увидел ее.

Припорошенная снегом, собачка была едва различима при тусклом свете единственной, озябше желтеющей на столбе лампочки. Она лежала на снегу, свернувшись колечком, уткнув голову в живот, и, содрогаясь всем телом, грела себя собственным дыханием. Она небось уже не надеялась на милость прохожих, не скулила, не тявкала, даже не поднимала голову на стук банной двери, сберегая для жизни последние силы. Яша присел возле нее на корточки, кашлянул, но рыженькая не отозвалась. Тогда он, сняв перчатку, провел ладонью по ее худенькой, вздрагивающей спине, заодно счищая с нее сыроватый снег. Рыженькая приподняла узкую, точеную головку, недоверчиво блеснули ее черные глаза. Яша посмелее погладил ее, и она приглушенно взвизгнула, робко лизнула руку, слабо вильнула хвостом. Она узнавала Яшу, а когда учуяла, узнала, вмиг вскочила, отряхнулась от снега и, дрожа и трепеща от радости, от холода засновала между его ног, взвизгивая, тявкая и скуля. Она будто спешила рассказать о чудовищной своей беде, просила понять ее, выручить, спасти…

Яша отвязал от крылечной скобы поводок, расстегнул свое тяжелое, на вате, пальто и, подцепив рыженькую под живот, сунул ее за пазуху. Оказавшись в тепле, рыженькая раза два снизу достала языком Яшин подбородок, всхлипнула, как ребенок, и затихла. Яша покрепче запахнул пальто, оставив на свободе собачью морду, взял сумку и через заснеженный дворик зашагал к воротам. Рыженькая теплым языком лизнула его в щеку.

«Ты кончай эти нежности, — отрадно подумал Яша. — Вот переночуешь у нас, а там, видно будет, куда тебя… Может, Васильку сгодишься, задружите…»

За воротами он, хоронясь от ветра, свернул в проулок и вдоль темного тесового забора поспешил к ближней остановке троллейбуса.

— Эй, погоди-ка! — послышался откуда-то тяжелый хриплый бас, но Яша не остановился.

— Гражданин! Собачку-то зачем сперли? — опять забасил некто сзади, и Яша теперь сообразил, что это ему кричат. Он оглянулся и в двух шагах увидел здоровенного, на голову выше ростом мужчину, истинно верзилу. В распахнутом черном полушубке, в черных валенках и мохнатой шапке тот был похож на выскочившего из кустов медведя.

— Замерзала она, — ответил Яша, вглядываясь в незнакомца: свет окон ближайшего дома едва доставал сюда.

— Для тебя — замерзала, а для меня — хозяина своего дожидалась, — с одышкой ругательным тоном забасил верзила.

— А зачем вы бросили ее на морозе? — тоже повысил голос Яша, пытаясь разглядеть лицо незнакомца, но не мог, вместо лица перед ним угрожающе маячило лишь темное пятно.