Окалина

Яша попятился и закрыл дверь. Он понял, что искать среди голых мужчин хозяина собаки, то есть человека, которого он никогда не видел, не знал даже имени и возраста — дело наверняка бесполезное. «А, к черту все!» — в досадной беспомощности ругнул себя Яша, нехотя сталкивая с души прилипшую эту, совсем ненужную заботу о совершенно чужой, неведомой собачонке. В ушах зазвенел, как бы донесся издалека гневно-жалостливый голос Лизы: «Да отчего тебе втемяшилось связаться с этой собакой? Ты же париться пошел, лечиться, а сам голый высовываешься на морозный ветер. Э-эх…»

Яша взял веник и пошел к парильне. Здесь у входа уже собралась веселая орава мужчин. В их кругу слышался покровительски-командирский голос крепыша:

— …и тебе надо бы пузцо подобрать, и тебе… Нет, братцы, я не в обиду скажу: не тот, мужик нынче пошел. Видом крупный, справный, но больно уж сдобный, пышный. Раньше, в юные мои лета, зайдешь в парильню — мужички подбористые, двужильные, будто из красного дерева выструганы. Ничего лишнего… Теперь жизнь послаще. Раньше в дом отдыха люди ехали, чтобы жирок нахлебать. Хорошо отдохнул, значит в весе прибавил. Теперь едут, чтобы похудеть. О, здорово отдохнул, слышь — четыре кило сбросил! Вот почему парильня для живота русского, любящего поесть и выпить, — первая выручалочка…

Мужчины улыбались и заглядывали в рот крепышу с выражением какой-то двойной благодарности: хороший, сиюминутно нужный, удобный он для них человек — и отменный пар может сготовить, и анекдотом повеселить, и ласково покритиковать… Яша тоже улыбался, поскольку очень уж к месту было перед заходом в парильню вот так беззаботно погоготать в кругу здоровых мужчин, сродненных, будто шумным застольем, жгуче-сладкой процедурой в парильне, расслабиться, подобреть. Но улыбка его была пустой, для виду, для компании, сердце не веселилось и не принимало веселого, пряного этого разговора о желудочных и прочих утехах. Яше казалось, что если бы в бане сейчас вдруг похолодало, иль поостыли, перестали бы шипеть голыши каменки, то люди, очнувшись от этих телесных удовольствий, сразу бы услыхали и восприняли его громкие объявления о собаке. Но в бане было тепло, светло, водообильно, как и должно быть в бане. Люди мылись, парились, и среди них напрасно и некстати было искать озабоченные лица. Да и о ком заботиться-то? О собачонке? Но ее могли попросту и не заметить в такую непогоду там, у входа. А если кто и видел, то вряд ли удивился: вид хозяйски привязанной собаки то ли к крылечному перильцу парикмахерской, то ли у входных ворот детсада так же привычен глазу горожанина, как пасущаяся возле хлебного киоска стайка смелых от голода сизарей или дремлющая на обочине в ожидании хозяина легковая автомашина. Но рыженькая ведь не просто сидела на привязи, а жаловалась, просила о помощи. Но люди шли мимо. Наверное, каждый надеялся на другого или на хозяина, который должен же наконец был появиться и забрать собачонку. Примерно так же думал и Яша, но все же остановился возле, нее. Может, оттого, что в отличие от других прохожих он нынче сам намерзся сверх мочи, передрог на высотной мачте? Или оттого, что…

Впрочем Яша ни себе и никому другому не смог бы внятно объяснить, почему он, глядя в ждущие, панически-отчаянные глаза трясущейся собачонки, вдруг сам начал трястись от озноба и всем нутром и кожей, всеми своими чувствами ощутил, как ей гибельно холодно и плохо… Посочувствовал, да не помог.

— Пора, братцы! Входите, — резко пригласил крепыш, и все повалили в парильню.

На этот раз Яша недолго задержался в ней. Все то, что прежде очаровывало его здесь, сейчас вызвало странное равнодушие: и тесовые, прочерневшие от жары и копоти, с вытопленными кое-где янтарными струйками смолы стены, и страшно, докрасна раскаленные голыши каменки, и живительный аромат знойного, точно прожаренного воздуха, и шуршаще-шумные удары веника, и вожделенные стоны и кряканье парильщиков… От всего этого сейчас веяло на него самодовольной праздностью, всеохватным равнодушием; и чем неистовее наслаждались парильщики, тем удрученнее становился Яша. Он слегка похлестал себя веником, не отдаваясь привычному в такие минуты азарту, и вдруг почувствовал, как по спине пробежал озноб. Он слышал и знал по опыту, что такой странный, противный озноб случается, когда перепаришься или, загорая, перекалишься на солнце. Или когда нездоровится. «Что это со мной? Неужель заболел я?.. — выходя из парильни, подумал Яша. — Тот верно сказал, что склочным да нервным в парильню лучше не ходи, проку не будет. Хотя какие склоки? Нагнал на себя блажь… с этой собачонкой. Людей виню».

Наскоро вытеревшись полотенцем, он стал одеваться.

— Что рано? — полюбопытствовал крепыш, отхлебывая из термоса чай.

— Озяб я, — сказал Яша.

— Озяб? — не понял крепыш. — Чудак-человек. Да ты ближе ко мне держись, и мы такое… Я тебе такой парок заделаю, кожа на ушах полопается!

— Да уж… в другой раз.