Окалина

Суматошные дни командировочных хлопот, десятки километров, набеганных по московским улицам, вбирающим и словно бы бесследно растворяющим в себе каждого приезжего человека, вконец умотали ее.

Оттянув на груди кофточку, Таня лихорадочно обмахивала себя, а когда электричка тронулась и в открытое окно заструился ветерок, она сразу как-то, всем телом, ощутила голод. С утра не ела, если не считать проглоченных на бегу двух пирожков. Она подняла распузатившуюся сумку с большими, точно пушечные ядра, апельсинами, взяла один, очистила его и стала жадно, почти не прожевывая, глотать прохладные, брызжущие сладким соком, мясистые дольки.

И вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. Подняла глаза и прямо перед собой увидела женщину редкой красоты.

«Царица!» — безгласно ахнула Таня и замерла, не дожевав апельсин.

В самом деле, как могла она не заметить такую женщину, тасовать перед ее носом свои пудовые сумки, сладостно чавкая и облизываясь?!

Таня еще раз сконфуженно взглянула в лицо красавицы, а та, словно о чем-то догадавшись, чуть заметно, покровительственно улыбнулась, повернула царски-величественную голову к окну и стала смотреть на плывущие городские окраины, облитые золотом вечернего солнца. Таня мигом оценила этот ее жест: красавица отвернулась, щадя ее, желая дать ей время поправить скомканную прическу, стереть с подглазниц потекшую тушь. Воровски-спешно привела себя в порядок, спрятала в сумку зеркальце и стала с неторопливым, осторожным любопытством разглядывать женщину.

И сразу же запросились на язык слова из старых книг: мраморная белизна тела, бирюзовые глаза, высокая лебяжья шея… Однако все эти пышные эпитеты показались ей затертыми, бесцветно-будничными: перед Таней предстало само совершенство женского естества. Она почувствовала это и с завистливой болью восхищения продолжала смотреть на женщину, втайне надеясь все же выискать в ней какие-либо недостатки.

Во всем — в нежно-властном взгляде, в строгом изгибе бровей, в густых, шелковистых, орехового цвета волосах, в непогрешимо прямом носе, в сиреневом платье, отороченном у лифа мелкими ромашками, в меру декольтированном, приоткрывающем нежную ложбинку межгрудья, где на тонкой цепочке тепло блестел золотой ромбик кулона, в чешуйчатой, словно бы искрящейся сумочке, лежащей на крупных коленях, в изящных белых босоножках, — во всем этом виделось нечто неземное, недосягаемое и вместе с тем обыкновенное, простое, потому что в одежде и в лице, и в движениях ее Таня не нашла сопровождающей обычно подобных женщин ленивой чопорности, самодовольства, постоянного, ни минуты не дремлющего ощущения собственной красоты и значительности. Словом, кроме внешности, красавица нравилась Тане еще и тем, что не умела или не хотела пользоваться своей красотой, забывала о ней, как забывают о собственном дыхании… Проста, изящна, величава. Актриса небось какого-нибудь московского театра.

— Простите, вы не в курсе: станция Домодедово — это и аэропорт? — вдруг спросила у Тани красавица.

— Да, то есть нет… Станция само собой, а аэропорт — это аэропорт…

Таня, чуть разочарованная, взглянула на красавицу: так, значит, и она приезжая, как я, откуда-нибудь из провинции. Да, да, из какого-нибудь Курска или Харькова. Даже по голосу это заметно — грудной, мягкий, с южным акцентом.

Но минутное разочарование тут же сменилось завистливым восторгом: «Приезжая — а такая!» Умеют же некоторые женщины поставить себя выше захребетных хлопот, грошовой суеты и выглядеть богинями… А что? Если бы вот ей, Тане, сейчас переодеться, нацепить на шею и руки такие же золотые украшения… Таня поймала себя на смутном, каком-то обреченно-нелепом желании посостязаться с «царицей», не уступить ей хоть в чем-то. Но тут же погасила вспыхнувшее женское тщеславие, грустно отступила в свои дорожные заботы, отвернулась к окну и притихла.

Красавица вынула из сумочки желтый кошелек, стала что-то искать в его бесконечных карманах.

— Вы опаздываете на самолет? — помолчав, участливо спросила Таня.

— Нет. Я еду за багажом, — ответила та. — Я уже целую неделю живу в Москве. А вы, простите, из отпуска? Такой загар у вас…

Тане хотелось сказать, что она тоже провела в Москве несколько дней. Но промолчала и снова подумала о чемодане и авоськах, набитых покупками и гостинцами.

Тане было досадно: она уезжала из столицы, не отблагодарив ее тихим, несуетным вниманием, а лишь увеличив собою людскую сутолоку на ее улицах и площадях.

— Я здесь в командировке была. А отпуск весной отгуляла, — сказала она.

— Где, если не секрет? — просто спросила красавица.

— В туристической поездке по Японии. На теплоходе.

— Ой, как я завидую вам! Так хочу побывать в Японии! Говорят, очень красиво японское побережье вечером — море цветных огней.

— А кто же мешает побывать?

— Я из Владивостока, рядом там… Но у меня муж-академик. Он столько работает, что я просто не могу его оставить. А вы… Простите, как вас зовут? — опять ласково спросила, красавица, и Таня решила: «Она такая добрая и словоохотливая потому, что я ей, наверное, чем-то понравилась».

— Таня, — ответила она.