Океан

Ей вкололи успокоительное.

Она перестала рыдать, но слёзы из больших глаз не прекращали катиться, и никакие платки не спасали от обильной влаги. «Мотылёк, Мотылёк, как мне тебя жаль! В кого ты влюбилась, сама не знаешь?»

– Как ты здесь оказалась, Аня?

– Я ждала его, его дом совсем рядом, он чуть-чуть дальше. А сейчас он умирает где-то в багажнике машины, а я ничем не могу помочь.

– А знаешь, кто на этой фотографии? – он протянул ей карточку.

– Да, – закричала она. – Это ведьма, она давно умерла, и тянула его к себе в могилу, но я знаю, как этому помешать. Я продам душу Дьяволу и спасу его. Он любит не ту, она убила его душу, она сделала его таким! Она! Всё она! – кричала девушка.

– Каким она его сделала, кто он такой, ты знаешь, знаешь? – переспросил полковник.

Слезы высохли, и она смотрела суровыми красными глазами на полковника:

– Он – Сатана. Это вы его убили. И только я его спасу.

«Да, такая и в горящую избу войдёт, и коня на скаку остановит». Бесполезно с ней разговаривать. Наслушавшись изречений – Душа, Дьявол, могила, сатана, убили, – доктор обратился к полковнику:

– Пока с ней не следует беседовать. Ей сделали укол, ей лучше поспать. Приходите завтра.

Чесноков ни с кем, не разговаривая, отправился в машину. Блокнот и фотографию он никому не отдал.

Эпилог

Машина Чеснокова остановилась возле забора унылого кладбища. В такую погоду здесь не было никого, кроме птиц. Он долго путлял вокруг железных оград, ухоженных или забытых всеми могил, поросших травой, и покосившихся памятников, пока не нашёл, что искал. На мраморной плите было высечено лицо молодой девушки, той девушки, фотокарточка которой выпала из записной книжки Наумова. Могила была ухожена, и лежали свежие цветы. Он достал две красные розы, повредил колючие стебли, чтобы их ни украли, и прикрепил к ним записку. Что было в этой записке, и кому он её написал, не знает никто, лишь доподлинно известно, что в самый разгар проверок в Липецком Управлении внутренних дел кто-то предоставил генералу Архипову документы, по которым было заведено более десятка уголовных дел на одних только старших офицеров милиции.

По постановлению генерала Архипова, полковник Чесноков был отправлен на лечение в профилакторий при УВД, вблизи Чёрного моря.

Полковник часто выходил на берег, с печалью наблюдая за горизонтом, откуда ветер приносит волны. Что мучило его – боль в плече или в сердце, никто не знает.

Курорт был своего рода ссылкой по состоянию здоровья вдаль от эпицентров скандалов. Москва и Липецк пылали событиями, судебные процессы проходили сейчас без него, что всё равно не помогало забыть и больше никогда не помнить. Он не мог забыть изгубленные жизни и судьбы. По ночам ему часто снился Маликов, только почему-то маленьким пацаном, озорно играющим в футбол. Будто бы он видит его из-за решетчатого окна, и неотпускающая тревога, будто сейчас мяч вылетит на большую дорогу, и рёв мотора автомобиля перечеркнет всё. Он просыпался, так никогда и не дождавшись развязки.

Он помнил глаза Мотылька, наполненные слезами и болью. «А вдруг она больше никогда не будет ни с кем разговаривать, как это уже было. Что будет с ней? Прости меня, Наумов, я тебя подставил. Где теперь твоя могила, может быть там, куда прихожу каждый день – в Океане, который присылает на берег обломки кораблей и судеб».

Он приносил каждый день с моря выкинутые на берег предметы: камни, ракушки, кору деревьев, чем вызывал возмущение администрации, заполонив комнату.

При нём всегда находилось письмо от Гульца. Он его перечитывал, то сухо улыбаясь, то с тихой грустью, то с тревогой. Старый проказник издевался над органами и стал огромной занозой. Из-за сильного давления на него Гульц устроил переписку с западными журналистами, чем доводил до обмороков генеральские чины.

Из дневника практиканта.

Ярко светило солнце и на душе у меня было тепло, ведь я защитил диплом и теперь смело могу называть себя врачом. Меня ждали дома, да, я и сам с нетерпением ожидал, когда же я, наконец-то, доеду. И вот я уже преодолевал последние километры, вдыхая воздух и радуясь жизни, которая передо мной открывалась. Я зашёл в подземный переход, остановился рядом с толпой зевак, сгрудившихся возле одного музыканта, который пел, играя на гитаре:

Те дома, где встречаю я

Свою двадцатую осень,

Где с вином меня ждут друзья,

Ведь это мой дом, мой дом

Регион сорок восемь…

Я подождал, пока толпа разойдётся, и подошёл.

– Откуда ты знаешь эту песню?

– А у меня тетрадь одного парня.

– Покажи?! – это была та самая большая синяя тетрадь, которую я когда-то купил для Наумова.

– Продай мне её, – я принялся выбрасывать в чехол гитары все свои деньги, – понимаешь, этот парень умер, это память, – и лишь когда я снял наручные часы, он сказал:

– А, ладно, я всё равно все песни помню наизусть.