Океан и Деградация (СИ)

— В этом вся ты, — но уже не улыбается, скорее, внезапно начинает выражать что-то похожее на обиду, перерастающую в злость. — Медсестра, — нервно стучит костяшками о свое бедро, чуть отклонившись головой назад, потеряв равновесие на долю секунды. — Мать Тереза, которая помогает всем, но сына просит лишь не курить дома, — его голос переходит на шепот, а оттого звучит с большим презрением. — Тебя больше волнуют другие люди, дети…- щурится. — Ты брала этих… — указывает на меня ладонью, — больных из приютов и лечебниц, чтобы самоутвердиться? — указывает, но не смотрит, а потому не видит, как распахиваются мои глаза, как изменяется эмоционально мое лицо.

Ведь понимаю, сколько обиды таится внутри него. Все эти невысказанные мысли, которые с годами образовались в сгусток негативных эмоций, и теперь он весь состоит из них.

Он ненавидел мужчин Роббин не только из-за сложных отношений с отцом. Ненавидел воспитанников больниц не потому, что они финансово разоряли. Всё это из-за дефицита внимания. Он, будучи ребенком, просто желал внимания матери, которая отвергала его долгие годы, но зато всем сердцем отдавалась другим. И эта вроде как эгоистичная детская обида переросла в вот это?

Верно говорит Мэгги. Любую, даже на ваш взгляд самую незначительную детскую «травму», стоит решать. Иначе она перерастает в проблему масштабнее.

Вот, откуда у парня взялись проблемы с контролем других, вот, почему он так зависим от «близких». Потому что он был лишен этого и решил самостоятельно построить вокруг себя зону комфорта, которой так нуждался.

Весь этот анализ молниеносно промелькнул в голове, а потому слова парня не задевают меня. Совершенно. Пусть злится. Пусть обижается. Пусть не молчит и высказывает то, что скопилось за столько лет. Надеюсь, от этого станет легче.

А вот на Роббин его признание воздействует душераздирающе:

— Нет… — она молвит только это, смотря на сына, но даже я не верю. Возможно, последние годы она действительно смогла отойти от ужаса, который переживала со своим отчимом, смогла полюбить сына от этого монстра, но большую часть жизни Дилана вряд ли испытывала к нему теплоту. Мы все это понимаем.

— Я был сам по себе! — из-за влияния алкоголя парень крайне эмоционален. — Постоянно! И при этом был обязан тебя защищать! — без остановки тычет в женщину пальцем, срываясь на хрипоту. — Следить, чтобы ты не спилась! Чтобы мудаки из бара не совали руки тебе под юбку! — Роббин моментально бледнеет, качнув головой, и Дилан с особым удовольствием раскрывает еще одну тайну: — Да! Я видел! — заявляет. -Я видел, чем ты занималась там, — щурится. — Официантка? — и качает головой. — Проститутка.

— Нам нужны были деньги… — Роббин срывается на рыдание, более не имея сил сдерживать их в глотке, и прижимает ладонь к губам, клонясь головой вниз, при этом дергаясь так, будто её схватывает судорога.

Эркиз смотрит в пол. Я слежу за всеми.

— И сейчас они нужны, -Дилан ворчит. — Поэтому ты так схватилась за него? — указывает на Ричарда, и тот исподлобья смотрит на парня, но по-прежнему остается безучастным. — Он обеспеченный мужик. И чтобы рыбка не уплыла, ты решила окатиться.

— Всё, — вдруг Эркиз подает голос. Строгий, властный, я даже на мгновение озираюсь, не понимая, кому принадлежит этот тон. Ричард с тяжелым дыханием и гневом в глазах приказывает:

— Довольно, — кивает на дверь, не сводя взгляда с О’Брайена. — Уйди. Тебя это не касается.

Я напугано таращусь на мужчину, пытаясь предположить, кретин ли он или просто бессмертный, но Дилан не реагирует с агрессией. Он тупо взирает на Ричарда своим нечитаемым взглядом и, вздернув подбородок, разворачивается, не обдав вниманием Роббин. Выходит с кухни. Прислушиваюсь к его шагам. К мощному хлопку входной двери. И прикрываю веки, погружаясь в образовавшуюся тишину.

Недолгую.

Роббин рыдает с натугом. Ей тяжело дышать, словно в глотку врастает ком. Ричард еще секунду смотрит в пол, после чего ровно выдыхает, и оборачивается к женщине, вполне спокойно заявив:

— Нам надо это обсудить, — но от звука его голоса рыдание Роббин усиливается, и Эркиз хмурится, подходя к ней, дабы ласково уложить ладони на плечи. — Успокойся, — не добивается зрительного контакта от потерявшего над собой контроль женщины. Оглядывается на меня, молча попросив оставить их.

На кухонную тумбу обратили внимание.

С пониманием удаляюсь, прикрыв за собой дверь, а сама давлюсь горячим дыханием, и быстрым шагом забегаю в ванную комнату на первом этаже. Запираюсь на щеколду и включаю кран, дабы погрузить сознание в шум воды, чтобы собственная тревога поутихла. Опираюсь руками на край раковины, привстав на цыпочки, спину сутулю, лбом коснувшись крана, и замираю в таком положении, сильно сдавив веки.

Сердце болит.

— Тише… — говорю ему, а после всасываю воздух через нос и запрокидываю голову, по-прежнему отказываясь открывать глаза. — Тише…

Болит за всех этих людей. За их несложившиеся в чем-то судьбы и потерянные в темноте годы.

Но Мэгги говорит, надо мыслить позитивно…

Ведь в мире всегда есть место розовым соплям. Да, Мэгги?

***

Какая бессмысленная жизнь