Океан сказаний. Необычайные похождения царевича Наваханадаты

Так вот он славил вместе со своими спутниками Дургу и, утомившись, заснул глубоким сном. А во сне явилась ему и другим трем Богиня и каждому сказала: «Проснись, сынок, разорваны твои оковы!» Пробудились они тогда среди ночи и увидели, что освободились от оков. И, рассказав друг другу о том, что видели во сне, поспешили уйти оттуда. Когда же за ночь ушли они далеко от того места, купеческие сыновья, видно напуганные приключившимся с ними, сказали Нишчайадатте: «Уж больно много в этом краю варваров. Лучше мы, друг, пойдем на юг, в Дакшинапатху, а ты поступай как знаешь». «Раз так, идите куда вам хочется!» — ответил он им, а сам отправился на север, куда звала его надежда, и шел он один, и ум его был занят одной лишь страстью к Анурагапаре. Шел он, шел и повстречал по пути четырех подвижников — капаликов, украшенных ожерельями из черепов. Дошел с ними до реки Витасты и переправился через нее. После этого они поели, а когда солнце поцеловало гору Заката, вошли они в лес, и повстречался им какой-то дровонос и сказал Нишчайадатте: «Куда идете вы на ночь глядя? Впереди ведь нет никакой деревни, а есть среди леса только заброшенный храм Шивы, и всякого, кто там остановится, в храме ли, снаружи ли, того йакшини по имени Шринготпадини, рога выращивающая, сначала заморочит, в скота обратит и рогами наделит, а потом слопает». Стали уговаривать Нишчайадатту четыре подвижника, его попутчики: «Ну, что нам сделает жалкая йакшини? Идем туда! Не раз мы с ними на кладбищах ночевали!» Пошли они дальше, добрались до заброшенного храма Шивы и зашли туда переночевать. Сделали они большой круг из пепла, набрали поленьев и разожгли костер, а потом стали Нишчайадатта и четверо великих подвижников бормотать мантру для защиты от всякого зла. А когда сгустилась ночь, явилась туда сама йакшини Шринготпадини, наигрывая на вине, сделанной из скелета, и стала вне круга плясать, выпучивая глаза поочередно на каждого из четырех подвижников и бормоча мантру. А от той мантры у подвижника, который ее слышал, выросли рога, и начал он плясать, а затем упал в огонь. И как только он упал и наполовину зажарился, вытащила йакшини его из огня и, радостная, сожрала. Потом на другого глазищи свои выпучила и мантру, от которой рога вырастают, пробормотала, и заплясал он и упал в огонь, и она на глазах у других сожрала его. Так по очереди она заколдовала всех четырех подвижников и наградила рогами и сожрала в ту ночь. Когда четвертого-то дожрала она, захмелевшая от крови да человечины, случайно вину свою костлявую уронила наземь. Вскочил смелый Нишчайадатта, схватил вину и стал плясать, прыгать и смеяться и повторять мантру, от которой рога вырастают, выученную им, и смотрел прямо ей в глаза. Испугавшись действия мантры, глядя в лицо смерти неминучей и чувствуя, что растут уже у нее рога, взмолилась йакшини: «Не убивай, высокодобродетельный, меня, женщину бедную! Защити ты меня от действия мантры, защити меня. Знаю я все, что тебе хочется, и помогу достичь желанного и проведу тебя туда, где живет Анурагапара!» «Ладно! Будь по-твоему!» — ответил ей смельчак, остановился, и перестал твердить мантру, и, забравшись на плечи к йакшини, полетел к любимой. На исходе ночи, когда уже светало, добрались они до какого-то горного леса, и обратилась к Нишчайадатте эта гухйака: «Скоро солнце взойдет и не будет у меня силы лететь дальше. Проведи, повелитель, день в этом красивом лесу, отведай плодов сочных, испей воды ключевой, а я пока пойду к себе домой. Когда же снова настанет ночь, приду я и отведу тебя к твоей любезной Анурагапаре в славный город Пушкаравати, красой равный снежным вершинам Гималаев». Согласился Нишчайадатта, слез с ее плеч и, после того как взял с нее клятву, что она вернется за ним, отпустил ее. Поспешила она к себе, а Нишчайадатта пошел по лесу и увидел озеро, бездонное, полное свежей и чистой воды, но взошедшее солнце простерло руки лучей, словно бы предостерегая смельчака: «Озеро это подобно женскому сердцу и таит в себе яд!» И, уйдя от этого озера, кем-то отравленного, Нишчайадатта, хотя и мучила его жажда, пошел дальше по чудесной горе.