Океан уходит, океан приходит (СИ)

В одном мире - тот, с которым мы знакомы меньше месяца. Который просто-напросто появился в моей жизни, возник внезапно на кухне у Налии, и… Такой весь из себя солдат-дуболом, рубаха-парень, фантастический пофигист, но это только на первый взгляд. Трэй умен, Трэй знает многое - не из книжек, из жизни, он понимает эту самую жизнь как никто, отделяет важное от неважного. И эта его страсть к максимальному упрощению всего подряд… Это так странно, так непривычно, но это работает. Это то, чего мне всегда так не хватало. В жизни, на этом запутанном длинном пути, иногда так полезно остановиться и попросту принять все таким, какое оно есть, не усложняя.

В первую неделю нашего знакомства, когда мы чуть протрезвели - о чудо! - и валялись на кровати, я все-таки попытался вытянуть его на серьезный разговор. Все-таки не укладывалось у меня в голове, как я могу его привлекать, когда он знает, что я - парень. Поздновато было уже для такого разговора, но я же параноик… Слова подбирались с трудом и с еще большим трудом складывались в предложения. И мне было так неловко почему-то. А Трэй зевнул.

- Да, я всегда любил девушек. И даже представлял некий идеальный образ… Та, которую надо найти, все такое. А потом планы поменялись, бывает, чего там… - он сгреб меня в охапку и заснул.

Мне казалось, что парни, которые внезапно обнаружили в себе интерес к другим парням, ужасно переживают, уходят в себя, занимаются самокопанием… Да даже я сам, когда понял, что «играю за обе команды», долго пребывал в шоке. А Трэй говорит: «ну чего там, бывает».

Мне так хочется быть рядом с ним, когда он очнется. Наверняка скажет что-нибудь вроде: «вот это была заварушка что надо», а когда я, не выдержав, закричу: «да ты же чуть не умер!» и продолжу выносить мозг, о, это я умею, я начну перечислять ему все ужасы, что могут произойти с любителями погеройствовать, я расскажу, НАСКОЛЬКО мне было страшно и хреново, и получу в ответ безмятежное:

«ну живой же. Ну, подвернулся неудачно сому, чего там, бывает…»

А в другом мире - мои… Нет, я не знаю, какое слово тут можно использовать. Нет, это вовсе не пьяный пошлый бред, что ошибочно принимают за самые светлые чувства, да, я закачался по самое не могу и, о, как я люблю вас, ребята! Нет, между нами было что-то больше, значительнее, существеннее. Мы были нужны друг другу, как нужен воздух. Не меньше. И мне хочется верить, что я был им нужен так же, как они мне, я изо всех сил старался. Хотя и знал, что они прекрасно справляются и без моей опеки, что они даже будто уступают мне, позволяя играть роль этакого просвещенного родителя, - ну, я же был самым старшим - хотя сами понимали, что в чем-то они гораздо опытней и мудрее меня.

Мы познакомились в тот день, когда я впервые приехал в их город. Сбежал из столицы, как до этого сбежал из родного дома. В фильмах такие вечно-от-чего-то-сбегающие сидят на потрепанном временем сиденье автобуса или поезда, откинувшись назад, мечтательно и с надеждой смотрят в окно, а на щеке блестит одинокая слезинка. Я в оба раза сбегал, выпив столько, что мне было удобно сидеть в страшно неестественной изломанной позе: раскинув руки и ноги куда попало, прижимая локтем к боку бутылку и показывая в окно средний палец. Будто мне лет пятнадцать. Но я действительно так ненавидел эти места, откуда я сбегал, чистой и неразбавленной ненавистью, такой, какой ненавидят только подростки, которых воротит от самой мысли о том, чтобы «понять и простить». Никакой одинокой слезинки на щеке у меня не было. Я был ужасно злой и усталый. И пьяный, трезвым бы я ни за что не решился сбежать. Особенно в первый раз.

Дождь, поливающий вирровские усадьбы, размывающий аккуратные дорожки, провожающий меня в путь. Распахнутая тяжелая дубовая дверь. Ливень так барабанит по крыльцу, что заглушает все, что говорит мне мать на прощание. Это неважно: я читаю по губам. И ничего нового она все равно не сказала. Дверь захлопывается за мной, следом я слышу, как торопливые руки захлопывают и ставни. На первом этаже, на втором. Будто я - нечистая сила, что ночью возьмет да залетит в окно. Хотя тут они в чем-то правы…

Я не оборачиваюсь, но все равно вижу тонкие нервные руки, что возятся с засовами, с трудом опускают тяжелые створки. Ставни в Виррах захлопывают, когда кто-то умирает. Думаю, для них лучше было бы, если бы так и случилось, но нет, я, вполне себе живой, покидаю отчий дом. И специально изо всех сил хлопаю калиткой. От злости, которая все еще искала выход, а отчасти - из-за склонности к нелепой театральности, которой отличалась вся наша семейка, и которую, к моей досаде, я тоже унаследовал.

То было бегство не к свободе, не к себе настоящему. Тогда еще нет. Просто бегство.