Океан уходит, океан приходит (СИ)

А еще через пару лет - снова, как будто фильм включили на перемотку. То же небо, плачущее дождем, уже над другим городом, и я снова иду, почти бегу к вокзалу. В этот раз искренне надеясь, что не попадусь никому на глаза. В Виррах мне хотелось, чтобы все, абсолютно все видели, что я сваливаю. Да-да, тот самый мальчик из уважаемой семьи, что ведет род от Эстервийа такого-то, одетый как плебей, с плебейской сигаретой в зубах, размахивая плебейской бутылкой с плебейским напитком, сваливает в оплот плебеев. А в тот момент я действительно опасался, что сейчас кто-нибудь остановит, схватит за руку, и угрозами - которые на самом-то деле ничего для меня не значили, или уговорами - неубедительными, но почему-то действующими - неужели я такой ведомый?

В столице меня любили. Именно за то, за что не любили в Виррах - за мою внешность. Здесь она всем пришлась по нраву, и поначалу это мне вскружило голову. Но на то, что скрывалось за ней, и там, и там всем было плевать. В столице я делал все, что не позволял себе делать в Виррах.

«Смотрите, мама и папа, да, это я проснулся в каком-то шалмане, посреди голых тел, и да, я понятия не имею, с кем из них я переспал, смотрите, я сегодня выгляжу как шлюха, прожженная, с синяками под глазами, с размазавшимися тенями, смотрите, сегодня мне предложили сняться в том видео…»

Однажды до меня дошло, что я постоянно повторяю это «смотрите». Я на самом деле не был ангелом, никогда, не суждено мне было стать тем самым наследником древнего рода, мальчиком из хорошей семьи.

«Твое место среди таких же извращенцев…» Ну вот, я взял и уехал к тем самым извращенцам, а почему-то все равно постоянно мыслями возвращался в Вирры.

«Смотрите, это я, ваш сын, качусь на дно, стремительно и вдохновенно, я очень надеюсь, что когда я скачусь окончательно, об этом узнают в наших краях. Пусть честь моей семьи будет замарана так, что и не отстирать, пусть я стану еще одним позорным пятном на их безупречной репутации».

Я хотел не просто пасть, я хотел лететь долго, попутно ударяясь о скалы. Чтобы только в Виррах услышали, как я падаю.

Какого черта. Ведь я убегал, чтобы, вроде как, жить свободно.

И тогда я сбежал еще раз.

Я попытался было обставить все благоразумно. Даже работу нашел заранее. Но проклятая фамильная нервозность, проклятая мнительность… Я опять ехал в поезде пьяный, расхристанный и похожий на бродягу. В этот раз меня трясло еще сильнее - ведь теперь я даже не знал, куда я бегу. И чего ищу.

Кажется, я решил распрощаться с мыслью о каком-то там счастье. Просто начать существование на новом месте. Закрыться от всех, от всего мира. И даже мысленно никогда не возвращаться в Вирры.

Все свое детство и юность я провел, желая угодить своей семье. Пытаясь хоть как-то вписаться в вирровский жизненный уклад. Тщетно стараясь натянуть на себя другую личность. А потом я два года жил как бы назло своим родителям. И то, и другое меня очень сильно достало. Значит, надо было искать другой путь. Я не придумал ничего лучше, чем снова переехать.

Как сейчас помню - пробуждение на новом месте, беглый взгляд в зеркало, о, боже мой! Моя любезная семейка была бы в ужасе, но, кажется, я решил больше не оглядываться на них. И вообще на людей. Ледяной душ, кофе, чистая одежда из глубины чемодана. Я опять похож на гребаного ангелочка, которым я вовсе не являюсь, но эта маска где-то даже удобна. Она располагает к себе. Я не собираюсь сближаться с людьми, но для далеких, деловых, скажем, контактов - самое то.

Нужные мне телефоны я выписываю долго и тщательно, выводя цифры в блокноте каллиграфическим почерком. Обычно пишу я быстро, и буквы в моих записях напоминают кардиограмму, сделанную пьяным в салат врачом на неисправном приборе. Но тут зачем-то старался, выводил каждую цифру, каждое имя. Даже такая малость почему-то сильно утомила меня, и я вышел на улицу.

Майское солнце, греющее уже вполне по-летнему, на улицах толпы: восторженно визжащие школьники, студенты… Какой-то праздник? Все будто бы знакомы друг с другом, у нас в Виррах такого не было. У нас в школу-то редко ходили, только сдавали экзамены четыре раза в год. Учителя приходили к нам на дом, их специально приглашали. Мое общение со сверстниками старались свести к минимуму, и против этого я вовсе не возражал. Моя внешность бесила их, просто приводила в ярость. Но тут, похоже, все было по-другому. Я с интересом наблюдал, как эти шумные яркие дети веселятся, радуются, завидев друг друга, делятся выпивкой. Смотрел отстраненно, пока не нахлынул очередной приступ меланхолии и жалости к себе: «а для меня все это уже не доступно», «наверное, я и тут не задержусь».