Океан вне закона. Работорговля, пиратство и контрабанда в нейтральных водах

Переводчица отвела меня в сторону и сказала, что десять минут назад подслушала телефонный разговор Самсона с кем-то в Джакарте. Капитану приказали немедленно уходить с места происшествия прежде, чем обстановка накалится еще сильнее, и сказали, что освобождением Мас Гуна будут заниматься дипломаты. По ее мнению, Самсон не горел желанием выполнить этот приказ.

Наш капитан явно выходил из себя. Я увидел, как он сказал что-то двоим бойцам, и они принялись устанавливать на турель крупнокалиберный пулемет. Остальные бойцы сняли автоматы с предохранителей и навели их на вьетнамский корабль, где, как я видел в бинокль, проделали то же самое и навели на нас пушку. События грозили выйти из-под контроля. На мой взгляд, даже предупредительный выстрел в сторону вьетнамского сторожевика был бы равносилен самоубийству.

Я продолжал по возможности нажимать на вьетнамцев. Каждые пять минут я спрашивал по радио своего визави, отправил ли он к нам Мас Гуна. «Отправлю, отправлю, подождите еще немного», – отвечал он. «Скажите вьетнамцам, чтобы не тянули время! – заорал Самсон. – Пусть пришлют в шлюпке нашего человека, и мы отошлем им всех рыбаков». Я передал эти слова. Вьетнамцы в очередной раз рявкнули: «Ждите!»

Самсона снова вызвали из Джакарты. На сей раз он не выводил разговор на громкую связь. Обменявшись с собеседником несколькими словами, он, изменившись в лице, повесил трубку и сказал: «Нужно немедленно уходить». Две крупных отметки на радаре действительно были вьетнамскими военными кораблями, находившимися уже в нескольких милях от нас. Джакарта передала, что дальнейшая задержка слишком опасна. Самсон приказал первому помощнику развернуть «Макан» и полным ходом идти к Седанау, ближайшему индонезийскому острову, до которого было 15 часов хода. Когда мы начали удаляться, вслед нам полетел радиовызов: «Куда вы? – спрашивали вьетнамцы. – Верните наших рыбаков!» Самсон велел мне не отвечать.

Мы вырвались из эпицентра событий, но у людей на мостике перехватывало дыхание от волнения. Одни то и дело поглядывали на экран радара: не бросились ли в погоню за нами вьетнамский сторожевик или два быстроходных военных корабля. Остальные исполнились молчаливого стоицизма: подолгу смотрели в иллюминаторы, играли желваками на скулах, старались не смотреть друг другу в глаза. Кажется, как и капитан, все переживали из-за необходимости отступить и чувствовали себя виноватыми в том, что бросили Мас Гуна[318].

Два часа спустя один из офицеров сказал, что мы достаточно удалились, и вьетнамцы теперь нас не догонят. Самсон продолжил движение полным ходом. Большинство из тех, кто был на мостике, уже разошлись по кораблю, чтобы покурить в укромных местах. Я заметил, что больше людей, чем обычно, направилось в крошечную корабельную мечеть, чтобы помолиться.

Мы прибыли в Седанау на следующее утро, около 5:00, и пробыли там пять часов. Затем военные власти приказали идти на близлежащий остров Пулау-Тига, заправиться горючим и доставить задержанных в Батам, до которого было 18 часов ходу.

Но Самсону и его команде как будто все еще не хватало неприятных сюрпризов – при переходе в Батам мы попали в жестокий шторм. Я чувствовал его приближение: перед сильным изменением атмосферного давления у меня всегда стреляет в левом ухе – последствие разрыва барабанной перепонки в школьном возрасте. Выйдя на палубу, я увидел, что черные тучи затянули небо и низко нависли над морем, а ветер достиг ураганной силы. Я спросил Самсона, пойдем ли мы навстречу штормовому фронту, а он жестами и мимикой показал мне, что буря будет сильной.

…

При движении судна одна волна возникает у его форштевня, другая – у кормы. Между ними образуется провал. Чем быстрее судно идет, тем глубже делается этот провал; это явление носит разговорное название «проседание». Самсон вел «Макан» на скорости 23 узла – очень быстро для своего катера, – поэтому мы глубоко проседали, и тогда семиметровые волны захлестывали кормовую палубу, где находились задержанные вьетнамцы. Пришлось перевести их внутрь, чтобы не смыло за борт. Песут осталась в клетке снаружи. Никто не рискнул попытаться спасти ее. Клетка прикреплена к палубе, а на руки птица наверняка не пойдет, как сказали мне. (Потом выяснилось, что клетка вполне способна выдержать ярость океана.)

Увидев, как один из горшков с бонсаи вырвался из ремней и улетел за борт, я приоткрыл дверь на корму и вгляделся в то, что происходило снаружи. Порывы холодного и соленого ветра, как разбушевавшиеся водные духи, больно секли лицо брызгами. Когда я через несколько месяцев снова почуял этот запах, он отозвался во мне условным рефлексом, как у собаки Павлова, пробудив память тела о том шторме, испытанном мной страхе и восхищении.