Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2

«Оба-на! — дошло до Зверева. — Похоже, наш жандарм встретил «революционную подружку». То-то я смотрю из дамочки креатив так и прет. Интересно, ее фамилия случайно не мадам Бочкарева или Засулич? Впрочем, мадам Бочкарева, помнится, была за белых, и лет ей всего-ничего, а Засулич давно старушка. Эта…, - Дмитрий Павлович мысленно скинул с «амазонки» одежды, но вздрогнув, тут же вернул их на место, — на фиг нам жертвы голодомора».

Переселенцы давно поняли, что со службой в жандармах Шульгин промахнулся. Такое частенько случается с людьми интеллигентными и от природы незлобивыми. Как ни крути, а жандармы, как и чекисты, по сути своей ассенизаторы, и такая служба не для всех. Тем более в революционные времена, когда нормы морали стремительно разрушаются.

В лучшем случае поручик должен был написать прошение об отставке, в худшем превратиться в законченного циника. На счастье, или несчастье ему встретился Зверев, что на пару со своим старшим товарищем периодически помогал Шульгину не свихнуться. Двигал ли переселенцами расчет? Если и двигал, то не играл доминирующей роли. Ими руководило обыкновенное человеческое сочувствие, подкрепленное некоторой толикой интереса — удастся ли им подкорректировать мировоззрение человека другой эпохи, к тому же из «органов»?

В итоге, поплевав перед «тяжкой» работой на руки, переселенцы стали с воодушевлением просвещать аборигена в том, что на свете хорошо, и что такое плохо. Естественно, с их точки зрения.

Сначала хилым ручейком, а потом полноводным потоком в сознание жандарма полилась мысль о поразительном невежестве значительной части русской либеральной интеллигенции. Тяжелая артиллерия логических построений «чилийцев» с математической точность демонстрировала едва ли не слабоумие клиентов. Их недовольство режимом перерастало в борьбу с русской государственностью, а героика представала пошлой истеричностью.

Конечно, таковыми являлись не все сторонники перемен, но весьма и весьма существенная их часть. Об этой особенности российских социалистов говорить было не принято, а отдельные публикации на эту тему вызывали яростный протест.

Переселенцы пошли еще дальше — им удалось показать, что у наиболее последовательных сторонников социальных перемен впереди маячит откровенная русофобия. Слышать такое из уст каких-то реэмигрантов было и странно, и даже неприятно. Некоторые оценки «чилийцев» оказались даже жестче, нежели царившие в жандармерии.

Не была обойдена вниманием и позиция власти. И опять в уши поручика полились весьма нелицеприятные оценки. К удивлению Виктора, его визави не заходились в праведном гневе по поводу расстрела девятого января. Расстрел безоружных, они называли расстрелом безоружных, но говорилось об этом, как о каком-то чисто техническом мероприятии.

Более всего Шульгина поразил взгляд переселенцев на реформу образования, проведенную в конце минувшего века министром просвещения графом Толстым.

Этот крендель посчитал, что свободомыслие проистекает от изучения точных наук, и как тот герой Грибоедова распорядился срезать часы на естественные науки, одновременно в разы увеличив изучение «мертвых» языков.

В результате держава получило прорву неустроенных гуманитариев, и острейший недостаток инженеров.

— Виктор! — жандарм впервые видел разъяренного Федотова, — объясни мне, старому, как изучение арифметики может повлиять на умонастроение? Получается, если кто-то изучил, что два плюс два равно четырем, то он стал врагом престола, а если туп, как пробка, то стал защитником. Следуя этой логике, все сторонники престола полные дебилы. Вот и получается, что такая «гениальность» Толстого лупит нас круче японцев. Мне катастрофически не хватает инженеров, а ты вынужден бороться с толпами безработных гуманитариев.

Зверев выразился короче: «Шульгин, знаешь, почему наш флот непотопляем? Потому что офицеры деревянные».

В результате обработки сознания с какого-то момента Виктор почувствовал себя как бы над схваткой.

Нет, он не перестал защищать свои идеалы, но границы его мира в один прекрасный момент раздвинулись. В нем нашлось место и эсерам с кадетами, и социал-демократам с черносотенцами. Не остались в стороне и анархо-синдикалисты с ярыми сторонниками самодержавия. Просто одних надо было в принудительном порядке «лечить», а других… Других, тоже надо было бы «подлечить», да вот же незадача — их-то он как раз и защищал. Как ни странно, но отступившее ожесточение, только повысило результативность его работы, что отразилось на отношении к нему руководства. Все бы хорошо, но меланхолия нет-нет, да накрывала Шульгина черной волной, как сегодня, когда он встретился со своей первой юношеской симпатией. По иронии судьбы в той жизни он назвал ее «Чайкой», и это имя стало ее псевдонимом.

Чтобы отвлечь товарища, Зверев выдал последнее «озарение» Федотова: