Ох и трудная это забота - из берлоги тянуть бегемота. Книга 1

— Честно сказать, сам не знаю. Наверное, это проведение. Владимир Алексеевич, вы же знаете, так бывает. Приснится что-то или подумается, а позже сам веришь, что это было на самом деле. Особенно, приняв на грудь больше нормы.

— Борис Степанович, а вы ведь сейчас нарочно вставили это «приняв на грудь», разве не так? — не сдавался репортер, сверля его взглядом.

— Так и Вы, уважаемый Владимир Алексеевич, не случайно приписали историю с книгой Мишенину.

— Борис Степанович! А как прикажете относиться к людям, которые говорили о Моей Книге?! Да еще пророчествовали о смерти! Тоже мне, пророк с сюжетами в кармане, — сказал, будто выплюнул, репортер.

Только теперь стало очевидно, до какой степени он возбужден. Борис напрягся.

Переселенцы были готовы к этому вопросу: они заранее обсудили, что ответить репортеру, но такой реакции не предполагали.

— Хорошо. Если вы так ставите вопрос, Владимир Алексеевич, давайте говорить всерьез. Как любит повторять Дима, поговорим без дураков. Договорились?

— Я вас слушаю, — сквозь зубы выдавил репортер.

— Господин Гиляровский, представим себе на минутку, что меня иногда посещают откровения. Но тогда возникает пара вопросов: как это подтвердить и отчего такой ясновидец живет в халупе. А если я в самом деле иногда что-то слышу? Прикажете, у каждого собутыльника испрашивать разрешения, можно ли о нем рассказать? Сами-то вы о таком часто спрашиваете?

Стиснув столешницу лапищами, репортер продолжал сверлить Федотова взглядом. Это произвело впечатление даже на Димона, приготовившегося спасать своего товарища.

— А вы можете мне сказать, Владимир Алексеевич, отчего в том дурацком откровении вы рисовались мне человеком застенчивым и небольшого роста? Это Вы-то небольшой и застенчивый? Дима, хоть ты что-нибудь скажи!

— А что тут говорить, тут плакать надо, — ответил Зверев. — Я вам скажу как старшему товарищу, господин Гиляровский. Наш Федотов, если хорошо поддаст, всегда наговорит такое, что всем нам отдуваться приходится. А в тот день он налакался, что и половины не помнил.

Манера Зверева подшучивать над старшими иногда прорывалась и в адрес репортера, не вызывая, однако, у него неприязни. Но не сегодня.

— Я вас сейчас же выпорю! — рявкнул дядька Гиляй.

Глядя на разъяренного репортера, Борис понял — еще немного и у клиента «сорвет клапан». Конечно, ничего страшного не произойдет, но дядьку они потеряют. А вот это в планы друзей не входило.

— Господин Гиляровский, а ведь я знаю, с чего начнется ваша Книга, — неожиданно произнес Борис.

В горнице повисла тишина. На лице Мишенина отразилось смятение, сменившееся радостью, оттого, что все вот-вот счастливо разрешится. Зверев впал в ступор, а Гиляровский замер.

— Вы опишете, как приехав в Москву, выйдете на Ярославском вокзале. Со своим сундучком на плече пройдете мимо извозчиков. Те не обратят на вас внимания. Потом найдете возницу и скажете: «Дедушка, мне в Хамовники». Вам будет немного страшно отдать извозчику гривенный.

— Двенадцать копеек, — автоматически поправил Федотова репортер.

— Может быть, и двенадцать, но откуда я это знаю, сие мне не ведомо. Следить за вами я никак не мог, но… мне действительно в тот вечер так показалось, — будто извиняясь, закончил Борис.

— Борис Степанович, — вырвалось у Гиляровского, вдруг почувствовавшего, что дальше ничего говорить не надо.

Димка молча разлил водку и буквально вложил рюмку в руку репортера.

— Владимир Алексеевич, это не волшебство, каждый может такое увидеть, но увидит не каждый, — произнес Дима.

— Да, да, — невнятно откликнулся Гиляровский, отвечая чему-то своему.

Борис на мгновенье увидел того Гиляровского, что наивным мальчишкой приехал покорять Москву.

Борис представил, как почтительно прозвучало это «Дедушка, нам в Хамовники». Так мягко и почтительно в его России говорили только на Вологде.

Борис вдруг осознал, отчего грозный забияка по книге запомнился ему застенчивым и ранимым человеком. Глаза предательски защипало.

В тот вечер разговоров больше не велось. Репортеру явно хотелось побыть одному. Немного поерзав, он вскоре откланялся.

* * *

— Старый, как ты решился на такую откровенность? — спросил Зверев. — Я понимаю, что получилось отлично, но так рисковать — это сильно.

— А куда было деваться, ты же сам видел, как наш дядька раздухарился.

— Да, достали его наши тайны. Степаныч, а как ты вспомнил о том дедушке?

— Еще бы ему не вспомнить! Он целую неделю меня терроризировал: вспомни начало, да вспомни начало, — вместо Бориса ответил Ильич.

— Ни хрена себе! Старый, так ты этот разговор спланировал заранее? — по-настоящему изумился Зверев.