Ох и трудная это забота – из берлоги тянуть бегемота. Книга 3

Большевики ликвидируют безграмотность. Большой кровью организуют крупно-товарное сельхозпроизводство, проведут индустриализацию. В сорок первом на нас опять навалятся немцы. Страшная будет война, но наши знамена будут реять над Рейхстагом! — о потерях Зверев не говорит, всему свое время. — Потом будут полеты в космос, и атомная бомба, а в 1991-ом году Страна развалится на шестнадцать частей.

Разговор кончился за полночь. Утром, глотнув чаю и подхватив пешню, Зверев поспешил к одному ему известному рыбному месту. Зря, что ли, он на себе тащил эту тяжесть?

Лед, у впадающего в озеро ручейка был тонким и через полчаса Димон таскал из лунки плотву с лещами, а ближе к обеду выловил двух судаков.

В это же время, Федотов наводил порядок в голове у Самотаева. Обрушившаяся на аборигена информация, упорядоченной была только поначалу. Стоило Звереву изложить историческую канву, как посыпались беспорядочные вопросы и такие же ответы:

— … а если бы я захотел побывать на Камчатке?

— …запросто, утром, сел в самолет до Петропавловска-Камчатского, а через восемь часов любуешься Ключевской сопкой.

— … хм, дык, от голода в России давно не умирают.

— … а люди счастливы?

— … Пантера, с какого бодуна люди станут счастливы? Им сколько не дай…

— … Луну ему подавай, да что там делать? Там же радиация.

— … Что такое радиация? Потом расскажу, а вот разных спутников вокруг планеты крутится тысячи, но пилотируемая международная космическая станций только одна. На ней одновременно работает шесть — семь человек.

— …

Первым делом Борис лишил Самотаева надежды хоть глазком взглянуть на чудесный мир грядущего — никакой машины времени нет, и не предвидится. Федотов изложил, как и откуда их перебросило в самый конец 1904-го года.

Одновременно успокоил, мол, никуда мы отсюда не слиняем и благополучно помрем в назначенное время. И вообще, термины «этот мир» или «это время», в данном контексте синонимы, а как там обстоит на самом деле, и существует ли еще мир, или родное время хренопутешественников, одному богу известно, но Всевышнего, по причине его отсутствия, спрашивать бесполезно. Такой вот голимый парадокс.

После этого вновь началось преподавание истории. На этот раз обстоятельно и без суеты. Первым делом Федотов пояснил, что историю Первой Мировой Войны, на уроках истории, и на лекциях в институтах, в их мире давалась поверхностно.

— Спрашиваешь почему? На этом мы остановимся позже, зато со всей тщательностью.

Все исторические события сопровождались пояснениями: «Сомнению не подлежит», «В целом верно, но есть сомнения в деталях», «К данному утверждению надо отнестись предельно критически, скорее всего брехня» и т. д.

После свежей ухи обработка клиента продолжилась, а за вечерним чаем прозвучал вполне ожидаемый вопрос:

— Командир, ты вчера сказал об атомной бомбе, что это?

— После сброса такой хреновины на городок, вроде нашего Питера или Берлина, в радиусе десяти верст остаются груды оплавленного кирпича. Соответственно, на пару мильенчиков сокращается население страны, — рассказав о теоритической эффективности «Кузькиной матери» и склонив голову к плечу, Зверев ждал реакции.

— Но это же…, — задохнулся Самотаев, — и ты так спокойно об этом говоришь?!

— Дык, и что? Прикажешь рвать на заднице волоса? — искренне удивился реакции товарища Зверев. — Примени кто такое оружие, так ему тут же прилетит ответка, поэтому, — Димон поднял вверх указательный палец, — это оружие превратилось в сдерживающий фактор. А теперь, Пантера, слушай приказ: «Об атомной бомбе ты не вспоминаешь даже во сне, ибо нехрен».

Нехрен, так нехрен, тем более, что такое оружие Михаилу категорически не понравилось, и думать о нем он не собирался безо всяких приказов.

Переселенцам был нужен Михаил Самотаев трезво понимающий существо охватившего российское общество кризиса, а не бьющийся в праведном гневе колхозный дурачок.

Советская пропаганда рисовала мир в двух тонах — черном и белом. В действительности разумное и доброе содержалось в любой идее, от анархии до монархии. Точно так же в любой партии можно отыскать людей глубоко порядочных и яростных фанатиков, и когда последние прорываются к власти, всем окружающим вдруг становится весьма и весьма «неуютно».

За примерами далеко ходить не надо. Достаточно вспомнить разразившуюся при временном правительстве вакханалию, и еще большую при большевиках. Кстати, и в лихих девяностых сторонники «демократических свобод» отметились по-полной. Разгул бандитизма, когда редкого мента можно было отличить от бандита, и лежащее в руинах производство — вот итог их титанической деятельности «во имя свободы».

Отсюда следовал предельно рациональный вывод: от любой партии, от любой теории надо брать полезное, отбрасывая все мешающее. При этом плевать, кто перед тобой монархист, клятый буржуин или коммунист. Опасность представляют только безгранично верящие в непогрешимость своих идей. Вот таких, надо загонять под лавку, в смысле на лесоповал, и чтобы нос высунуть боялись.