Ох уж эта Люся

– Вы ей об этом сказали?

– Нет, конечно. Я намекнула.

– И намек она поняла?

– Надеюсь.

Уметь надеяться – свойство Люсиного характера. Правда, на что надеялась Петрова, беседуя с законченным алкоголиком и его дубиноголовой матерью, так до конца и непонятно.

Вызывали ее к Володе в месяц раза два. Десять систем – перерыв. Потом, как водится, срыв – и еще десять систем. После того как Люся раскусила закономерность, причины вызовов стали разнообразнее: «Не поколите нам витамины, Людмила Сергеевна?», «Такой жуткий кашель…», «Мне кажется у меня предынфарктное (предынсультное) состояние…», «У Володи жуткая гематома на голове – надо посмотреть» и т. д. Зинаида Васильевна честно оплачивала каждый визит Петровой и, видя, что одета доктор довольно бедно, не раз предлагала деньги в долг. Люся отказывалась. Тогда Косоротова к каждому визиту пекла пироги или, на худой конец, приносила из кулинарии пирожные.

Другое дело – Володя. Видя материнское рвение, он подозревал что-то неладное. Ему казалось, что здесь «какая-то подстава», что от него что-то скрывают. Пару раз даже выдергивал из вены иголку и швырял в Люсю системой. В ней его раздражало все: и сползавшие на нос очки, и дружба с матерью, и, самое главное, возмутительное спокойствие.

После систем Володе становилось лучше. Но принципиально ничего не менялось, потому что каждый «выход в свет» заканчивался одинаково: бывший спортсмен избивал мать, резал вены и истошно орал, когда ставшая родной наркологическая бригада увозила его, обессилившего и изрядно помятого, в черную ночь.

Зинаида Васильевна поднимала все свои партийные связи. Нерадивого сына возвращали домой и снова ждали прихода Петровой.

Люся приходила. Мыла руки. Точным движением втыкала иголку в вену и сидела до момента, пока в системе не заканчивалось лекарство.

– Зачем это вам нужно? – хрипло спрашивал осунувшийся Косоротов.

– Хочу помочь.

– А я хочу умереть.

– Да на здоровье, – отвечала Петрова и продолжала спасать безнадежного алкоголика.

– Хотите, я вам свои стихи прочитаю?

– Хочу, – искренне отвечала Люся.

И Володя, закрыв глаза, сыпал есенинскими рифмами, иногда перемежая их с интонациями Высоцкого.

– Здорово, – не скупилась на похвалы Петрова. – Давай книжку издадим.

– Вам-то это зачем?

– Люблю талантливых людей.

Володя розовел.

Вскоре к каждому приезду Люси он готовился так же тщательно, как и Зинаида Васильевна. Мать пекла пироги, а Володя настраивал гитару. Даже иногда брился. Акты милосердия, совершаемые Петровой, стали приносить свои плоды – Косоротов все чаще поговаривал о необходимости закодироваться и устроиться на работу.

Люся тоже времени не теряла: обзванивала влиятельных больных, интересовалась рабочими местами, вообще вела себя как активный деятель профсоюза. В итоге найти Косоротову новое место работы так и не смогла, зато немало поспособствовала в издании книжки его так себе стихов.

Со стороны казалось, что у Петровой начался новый роман – она кипела, розовела, хорошела и надеялась на чудо. Смысл чуда заключался в том, что почти сорокалетний юноша набело перепишет свою жизнь. И Володя рвался на волю из творческого застенка, под дверью которого сопела Зинаида Васильевна.

– Звонила Людмила Сергеевна, – сообщала мать сыну-арестанту.

– Что говорит?

– Говорит, что сегодня-завтра сможет забрать из типографии твою книжку.

– И все?

– Нет, не все. Спрашивает, трезвый ли ты.

– А ты что?

– А я говорю правду: Володя – трезвый, ждет вас.

– Я ее не жду.

– Так и передать?

– Не надо.

– А что передать?

– Что жду.

– Тебя не поймешь: то ты ждешь – то не ждешь. То ты пьешь – то не пьешь. Людмила Сергеевна – это чудо, нам на нее молиться надо. Ка-а-а-к помогла-а-а-а!

– Кому?

– Тебе!

– Мне?

– Да, тебе!

– Чем это, если не секрет?

Препираться они могли долго, исступленно, до полного изнеможения, пока раздраженный навязанной трезвостью Володя не начинал истерически кричать, как надоели ему «ети их, эти бабы. И ты, и твоя Людмила Сергеевна!».

– Оставьте меня в покое! Отстаньте все от меня! – голосил он, переходя к нечленораздельному бормотанию. Потом речь становилась все более и более невнятной, застревала в подушке, и Володя затихал.

Эти истероидные припадки не были редкостью. Мало того, о них Зинаиду Васильевну предупреждали и знакомые наркологи, и сама Петрова, поэтому в тщательно скрываемых от сына тайниках Косоротовой всегда находилась волшебная таблеточка, например феназепама, прием которой облегчал трагические будни запертого в четырех стенах алкоголика.

Зинаида травила сына лекарствами из самых лучших побуждений – чтобы не мучился и чтобы не запил. А тот и мучился, и хотел выпить. Володя жаждал прежней свободы, рывком открывал форточку в комнате, чтобы ее почувствовать, нюхал воздух, судорожно сглатывал и тихо матерился. Казалось бы, ну что мешало? Открой дверь, шагни за порог – вот она, желанная воля, знакомый маршрут и родные лица! Мешала, оказывается, Петрова со своими сползавшими на нос очками.