Охота

Мы обшарили весь берег, разбившись на группы по два-три человека. Я шла рядом с Шафином, и мы выкликали имя Шанель, а эхо отражалось от воды и от гор. Мы встретили остальных ребят, которые зашли с другой стороны, – и никто так и не обнаружил Шанель. Пока мы бегали возле озера, Идеал проверил охотничий павильон и машины и вернулся, отрицательно качая головой.

Мне стало страшно. Ландшафт полностью изменился после захода солнца – озеро отливало черным, ночной воздух пропах кровью зарезанного оленя. Горы казались черными сгорбленными плечами, деревья, сбросившие листву, вздымали к лиловому небу черные рога. Теперь уж поиски пошли всерьез: надвигалась ночь.

Я ожидала, что Средневековцы будут стонать и закатывать глаза. Думала, Пирс скажет «черт ее побери», а Куксон обзовет пропавшую бессмысленной обузой. Думала, уж девочки точно поспешат вернуться домой и принять ванну, пока парни вместе со слугами обшаривают все имение. Однако девочки – возможно, потому, что напоследок успели сдружиться с Шанелью – явно стремились принять участие в поисках. Надо сказать, Средневековцы приступили к организованным поискам словно слаженный механизм, сказались века охотничьего опыта. Настал их час: они вооружились фонарями, набедренными фляжками, охотничьими ножами.

– Так! – сказал Генри. – Кто видел ее последней и где?

– Она пошла в уборную после обеда. – Я уже не заботилась, правильным ли средневековым словом называю туалет. – Но она была с нами, когда мы спускались в долину к озеру.

– В ущелье она точно была с нами, – напомнил Шафин. – Там ты отдал ей свою куртку.

– Верно, – кивнул Генри. – Тогда возвращаемся в ущелье, будем искать оттуда.

Выходит, не я одна обратила внимание на то, как Генри распорядился своей курткой, – и Генри был не единственный, кому нравилась Шанель. Накануне Шафин бросился ей на подмогу и спас от унижения своей выдумкой про мать-тигрицу и, похоже, приглядывал за ней на охоте. Во время поисков он проявлял куда большую озабоченность, чем все мы. Мне казалось, Средневековцы даже удовольствие получают от незапланированной вылазки в сумерках, словно это было продолжением охотничьих забав, а Шафин волновался не на шутку. Молчаливый, бдительный, он напряженно вслушивался в наступающую ночь. Глядя на то, как он в угасающем свете высматривает следы Шанели, я и впрямь была готова поверить в его тигриное родство. Двигался он бесшумно и ничего не упускал из виду. Как в более ранние часы, когда мы искали на земле признаки проложенной оленем «тропы», так теперь Шафин шел по следу Шанель уверенно, точно хищник из породы кошачьих. Средневековцы то и дело отхлебывали укрепляющее из фляги и болтали между собой, и только Шафин находил важные приметы. Это он увидел зацепившуюся за куст дрока длинную прядь светлых волос – Шанель их наращивала. Это Шафин увидел затоптанную в грязь кепку Шанель, слишком новенькую и опрятную клеточку цвета имбиря. Он смял ее в руках, словно тряпку, – ему как будто поплохело.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что она прошла здесь, – попыталась я его ободрить. – Жаль, что собак увели. Мы бы могли дать им понюхать кепку, и они бы ее выследили.

На мою реплику Средневековцы реагировали зловещим молчанием, но Шафин обернулся и посмотрел на меня, и даже в сумерках я разглядела на его лице какое-то странное выражение, словно он только что осознал нечто важное. Он открыл рот и собирался что-то сказать, но тут с холмов послышались два ужасных звука.

Собачий лай.

И человеческий крик.

Лучи фонарей пересекались и складывались в диковинные узоры: мы опрометью мчались на тот шум. Лай был жутким и странным, словно вырвались на волю адские псы, и воспоминание о старой версии «Собаки Баскервилей»[19], с той огромной собачиной, а у нее вся пасть в крови, нисколько меня не утешило. А еще хуже – вопль, я же знала, это кричит Шанель. И совсем плохо – когда вопли вдруг стихли. Как говорил Ганнибал Лектер в «Молчании ягнят»[20], по-настоящему беспокоиться следует тогда, когда крики замолкнут.

В темноте и смятении, да еще из-за какого-то акустического фокуса в холмах, трудно было в точности определить, откуда исходили эти звуки. Наконец Шафин вывел нас к узкому каменному ущелью, где известняк пошел трещинами и образовалось нечто вроде пещер, только завалившихся набок. Словно какое-то гигантское чудовище трехпалой лапой продрало эти извилистые дыры в ландшафте. У входа в самое большое отверстие сгрудились псы, обезумевшие от жажды крови. Шафин бросился туда, я за ним. По пятам за нами бежал Генри, мы проталкивались среди собак и взывали:

– Шанель! Шанель!

Потом замолчали и напряженно вслушались в ночь.

И откуда-то из глубины, сквозь яростное завывание псов, я расслышала слабый отклик:

– Я здесь.

Шафин опередил меня, он уже пытался протиснуться в самую длинную расщелину.

– Я слишком высок, – выдохнул он.

– Пусти меня!

Я оттолкнула его и заползла в тесную темноту. Ничего не было видно.