Охота

«Может, это пресыщение? – подумал он. – Может, мне – слишком хорошо?» Он улыбнулся этой лжи. Некоторое время думал о том, кто остался в покинутом зале, и почувствовал нечто похожее на стыд – что оставил его там. Железный ящик. О чем он сейчас мечтает? Может, что-то вспоминает? Что он может вспоминать? Детство? Ведь у него нет никакого прошлого, однажды он был просто призван к жизни, никто не спрашивал его, хочет ли он.

«А меня… спрашивал ли кто-нибудь меня?»

Это было глупо, но довольно правдиво, по крайней мере сейчас, в этой темноте. Может, все же музыка?.. Она тоже дожидалась, законсервированная – тысячи симфоний, сонат, опер, все в прекраснейшем, человеческом, несовершенном – а потому прекрасном – исполнении.

«Чего ты хочешь? – спрашивал он себя. – Там – ты хотел быть здесь. Чего же ты хочешь?» Он медленно сомкнул веки, словно запираясь в себе самом, захлопывая мягкие, бесформенные двери.

Это было раннее утро, было много росы – листья, живая изгородь, все отекало ею, даже защитные сетки. Может, ночью прошел дождь? Он никогда об этом не задумывался. Бежал по высокой траве в павильон, чувствуя, как холодные капли стекают по лодыжкам, поднялся на цыпочки, схватился за стебли дикого винограда и начал взбираться. Истрепанный хвост воздушного змея, казалось, смеется над ним, прицепившись к карнизу дождевой трубы. Он едва сумел высмотреть змея с дороги. Гибкие побеги неприятно прогибались, он чувствовал, как поддаются вошедшие в побелку отросточки, но продолжал лезть. Хуже всего было под самим карнизом – ему пришлось освободить одну руку, боялся раскачаться, а был уже высоко, – он изо всех сил уцепился в толстый, крытый жестью край, подтянулся – и вот уже лежал на крыше, за пять шагов от воздушного змея. Продвигался к нему ползком, когда услышал крик.

Окна павильона были раскрыты. И были слишком высоко, чтобы увидеть с дороги, что происходит внутри. Там было двое людей, которых он порой видел из окна своей мансарды с противоположной стороны дороги – обычно они приезжали рано, если не сидели в павильоне с ночи. А порой и две ночи кряду у них горел свет – только по самому краю окна, наверху, поскольку они опускали черные шторы.

– Не-е-ет! Не-е-ет! – душераздирающе кричал кто-то внизу. Это не был голос ни одного из них. Один из этих двоих был старым, почти лысым, левая – меньшая – половина лица у него была словно ссохшейся, он носил темные очки и хромал. Говорил всегда шепотом. Второй был крупнее и моложе; с высоким лбом, он тоже носил темные очки и иной раз останавливался, не въезжая на вершину, чтобы купить малины у садовника.

Крик оборвался. Он уже собирался ползти дальше, когда снова услышал голоса – оба с кем-то разговаривали. Но в комнате же никого не было.

Он, как сумел, раскинул руки, прижался к черепице – ощущал ее животом, теплую, нагретую солнцем, – и выглянул. Под надорванной завесой дикого винограда он увидел лишь открытые ставни. Слов не мог различить. Разговор длился. Мужчины словно бы попеременно спрашивали, а кто-то, кого там не могло быть, отвечал. И будто бы чуть заикался. Он протянул руку. Коснулся воздушного змея, который зацепился за край дождевой трубы. Жуткий крик.

Что-то треснуло, едва слышно, и наступила тишина. Что-то там происходило – шуршали шаги, потом снова треск, словно чиркнули спичкой. Молчание. И голос. Новый. Другой, чем раньше, куда более низкий.

– А-о-о-о, – отозвалось басом. – Где… я… что… это… – медленно падали слова.

Он лежал, затаив дыхание.

– Ты в лаборатории, – сказал тот, что помоложе. Отчетливо – словно стоял у окна.

– Ты нас узнаешь? Был тут когда-то?

– Лабо… а… лабо… не бббыл… нне… что это? Почему я… тут?

– Плохо. Отключай, – услышал он голос старшего мужчины.

– Не-е-ет! Не-е-ет!!! – страшный крик.

Щелчок. Тишина.

Снова что-то шуршало, тихонько пощелкивало, словно бы там крутили верньеры – и снова раздался голос. И так повторялось – как долго он лежал? Полчаса? Час? Тень от трубы медленно приближалась. Всякий раз – новый голос – они начинали с ним говорить, ставили вопросы – тот что-то отвечал. Потом один говорил одно и то же: «Отключай».

Или даже ничего не говорил. Только подходил куда-то – он слышал шаги, – и этот голос начинал кричать. Что, никто этого не слышит? Казалось, должно разноситься до самой дороги, хотя сад и был большим. Отчего же никто не приходил сюда, не спрашивал? Потом все стихло – на некоторое время. Он сбросил воздушного змея на другую сторону, чтобы его не увидели, спустился по водосточной трубе и убежал. Змей был порван – рамка лопнула. Не стоило и напрягаться. До вечера он прикидывал, кого бы спросить. Дома не мог – получил бы ремня. Нельзя было перелезать через сетку на ту сторону. Спросил Ала. Ал все знал. И он не ошибся. Сперва тот его высмеял; но это ладно, Ал всегда был таким. Нет, там никого не мучают. Ты что, не видел, что написано на фасаде, перед входом? Он не видел.

– Институт Синтеза Личности. Они там – ага – собирают из аппаратов – у них есть такие аппараты – составляют – эти, ну, личности. Проводят опыты.

– А что это за личности? Люди?