Охота

Ферма отца состояла из нескольких загонов для скота. Он держал десяток поросят, за которых рассчитывал выручить неплохие деньги следующей весной. Четыре коровы. Мелкий рогатый скот. Курятник. Плодородное поле.

Канн выжал одежду по дороге домой, насколько хватило сил, и зашел в загон со свиньями. Мальчик загребал грязь вместе с пометом и размазывал по белой футболке, пока толстые хряки рылись пяточками у его ног и толкались друг с другом. Он пачкался, чтобы показаться отцу.

Канн выпрямился и заметил, как свет в сарае померк. Он обернулся и увидел перед собой высокого человека, гораздо выше его самого, настолько широкого, что плечи напоминали перекладину футбольных ворот. На шее, словно на пне крепкого дуба, крепилась голова с прямым вытянутым подбородком, напоминавшем лошадиную челюсть. Череп, обтянутый кожей, блестел от света лампочек, висевших на оголенных проводах над каждым загоном.

– Отец…

Фигура, выточенная из камня, не издавала ни звука. Человек уставился в одну точку, прямо перед собой, прожигая взглядом сердце мальчика. Отец смотрел не на него. А на то, что барахталось в грязи свинарника. Канн обернулся и увидел за своей спиной барахтающегося поросенка, которого втоптали в дерьмо.

Отец открыл ворота загона, щелкнув замком, и жестом попросил Канна выйти. Мальчик не думал ослушаться.

– Мне нужна твоя помощь с Мэгги, – сказал отец.

Его голос гремел как удар о металлический столб клюшкой для гольфа. И также резонировал во всем теле.

Мальчик плелся позади, когда отец подошел к Мэгги, и та от радости заржала. Она стучала передними копытами и билась мордой о грудь отца, выражая неистовую любовь, а он гладил ее мощные скулы и приветствовал, приставив свой лоб ко лбу лошади.

Мэгги участвовала в скачках. Она становилась чемпионом округа, затем штата. На кобылу ставили столько, что потребуется тысяча литров молока в неделю, чтобы потягаться с ней. В следующем году Мэгги попробует свои силы на чемпионате страны. Там речь заходила о совершенно других деньгах. Вот благодаря кому Канн сможет поступить в колледж.

– Мне нужно, чтобы ты держал ведро, пока я буду мазать копыта, – сказал отец.

Канн обнимал тяжелое жестяное ведро. Отец стоял под огромной лошадью, поставив одно копыто Мэгги себе на колено, и втирал мазь, от которой воняло так, что мухи вились над ней клубами.

– Знаешь, что это? – спросил отец.

– Нет.

– Это барсучий жир, смешанный с медвежьей желчью.

Рвота подступила в то же мгновение. Канн уронил ведро, из которого подскочила густая капля. От удара Мэгги испугалась и выдернула копыто из рук отца, он упал прямо под ней. Кобыла словно сошла с ума, она ржала, скаля розовые десна, и вставала на передние лапы, рассекая задними воздух. Если бы отец стоял, то копыта Мэгги били бы выше его головы. Настолько она была огромной. Кобыла повернулась к мальчику лицом и оголила желтые зубы, схожие с человеческими, но превышающие их в разы. Мэгги ткнула Канна в висок, и он упал, больше от страха, чем от боли. Боли не было. Или мальчик ее не чувствовал.

Разъяренная кобыла рванула к упавшему ребенку, он должен был оказаться под ее копытами. Канн обхватил голову руками и услышал, как бой копыт стал тише, он словно зарылся под землю, которая дрожала в едином ритме. Мальчик не думал о смерти. Он держал голову и слушал грохот копыт, а потом все затихло.

Когда Канн открыл глаза, он смотрел на свою ферму свысока. Мальчик не сразу узнал ее. Канн будто летел. У него выросли крылья, и сон наконец стал явью. Мальчик смог повернуть голову и увидел в стороне Мэгги. Она убегала прочь. Лошадь уже не казалась огромной и страшной, а походила на собаку, которой кинули палку. Сейчас она поднимет ее и вернется, подумал Канн.

У мальчика подкосились ноги, и он упал на траву, когда отец спустил его с плеча. Канн не ожидал, что полет окажется таким быстрым.

– Нельзя пугать лошадей, – сказал отец. – Из этих тварей можно вырастить чемпионов, но менее пугливыми они не становятся.

Он еще что-то крякнул в конце фразы железным голосом, глядя на размашистый бег Мэгги, но мальчик не различил слов. Отец любовался проявлением бодрой кобылы: переливами напрягающихся мышц под благородной каштановой кожей, развеивающейся на ветру гривой, мощными копытами, оставляющими за собой рвы.

– Тупые животные, – добавил отец.

Канн остался на траве, фильтруя частым дыханием страх, который появился, стоило спуститься на землю. Отец отрывисто свистнул, подозвав кобылу, а затем лязгнул какими-то звуками, отчего Мэгги снова уткнулась в грудь хозяина, словно ничего не произошло. Но Канн все запомнил.

Впредь мальчик держал ведро крепче, но подходил к Мэгги с опаской. Он гладил ее, подавляя страх, и вздрагивал, когда лошадь сокращала мышцы, отгоняя слепней. Канн ненавидел в себе ту дрожь, которая рассыпалась по его телу всякий раз рядом с Мэгги.