Охота

Разорвав на обезличенном теле женщины одежду, Канн стал обтирать каждый кусочек кожи, сминающийся как фольга, которая больше не распрямится. Рита не знала, что с ней происходит, не могла узнать человека, обмывающего ее ноги. Она видела лишь мальчика. Маленького, белокурого мальчика, пытающегося дотянуться до любви, какая горела так же далеко, как звезды.

Женщина поставила остывшую кружку на стол, провожая ее слепым взглядом, и сказала:

– Ты ведь помнишь ту историю? Из твоего детства.

Канн понурил голову, словно обиженная собака, которую ткнули в бок носом ботинка. Он проводил теплым полотенцем по ноге Риты, глядя на тех синих змей, что вились под стирающейся кожей. Когда-нибудь он будет свободен. Когда-нибудь. Но не сейчас.

– Да, мама. Я помню.

– Я хочу рассказать ее. Ты ведь знаешь, как я люблю ее рассказывать.

– Знаю…

Лампочка под потолком закачалась оттого, что Канн задел люстру, поднявшись с колен. Пора было сменить воду. Пока таз наполнялся новой порцией, чтобы закончить начатое, Рита провела языком по зубам, это был ее ритуал перед долгой историей, и сказала:

– Ты всегда требовал к себе внимания. Решиться уйти из дома и стать кочевником… И это в одиннадцать лет. Подумать только. И откуда такие мысли! Ты вышел из дома, собрав самое необходимое: воду, хлеб, коробок спичек и одеяльце.

История, крутившаяся из раза в раз, повторяла саму себя. Одной только Рите она не наскучила.

– Ты надел рюкзак, затянул лямки потуже и пошел по проселочной дороге! Ты все шел и шел, пока не начало смеркаться, – она говорила, не замечая ничего вокруг, не замечая того, как Канн замер позади нее, и вода выбежала из краев таза. – Бродячие собаки вдруг завыли волками, ветер подул страшным голосом, и маленький мальчик затрясся как осенний лист. Один среди пустых полей. Лишь узкая дорожка соединяла тебя с домом, и та, казалось, стирается за горизонтом, следы пропадают. Ты искал озеро, на берегу которого стоит хижина, о какой ты твердил всякий раз, когда садился за обеденный стол.

Канн сжимал кулаки, опираясь на алюминиевую раковину кухни. Металл трещал, выдавая раздражение. Мужчина мечтал лишь об одном. Чтобы за окном уже была ночь.

– Так ведь, Джон? – спросила Рита.

Она окончательно свихнулась. Колода карт в ее голове перемешалась, и теперь ухаживающий за больной матерью сын был Джоном. Черт.

Сложно было оставаться собой, когда имя и роль менялись в зависимости от настроения Риты. Утром тебя зовут Кевин, днем – Канн. Проходит пару часов, как с работы возвращается Роберт. А теперь еще и чертов Джон.

– Нет, – ответил мужчина. – Меня зовут не Джон.

Рита обернулась, услышав ответ. С лица не исчезла глупая улыбка. Она знала – Джон просто играет с ней, как всегда, как в детстве. Рита смотрела и словно подсказывала ему: «Продолжай, у тебя хорошо получается».

– Ты все перепутала, мама. В тот день бежал не Канн. Это был Джон.

Слова слетали с губ сына, он говорил тихо, но при этом знал, что Рита слышит его.

– Он собрал все эти вещи на моих глазах. Он сказал мне, что уйдет навсегда, что найдет домик у озера и останется там. Сказал, чтобы я не говорил ничего родителям. Джон хотел…

Вода уносила воспоминания за собой. Желваки вздулись, глаза заболели, словно на них надавили большими пальцами. Лучше бы Канн ничего не видел в тот день, лучше бы позволил Джону уйти.

– Когда вы с отцом вернулись, ты спросила меня: «Где же Джон, я привезла ему подарок». Твои глаза так сияли… Они сияли при разговоре о нем. – Канн смотрел, как утекает вода. Она не видела перед собой границ, текла и текла, находя щель, оставаясь свободной. – А потом твои глаза налились слезами, когда я сказал, что Джона больше нет. Наверное, первым делом ты подумала, что он упал с жердей, по которым любил карабкаться в сарае. Ты подумала, что Джон умер. В тот момент я словно видел твои мысли. Каждую мелкую деталь. Я ненавидел себя за то, что сделал, я сказал: «Он убежал. Собрал свои вещи и убежал в лес». А ты дала мне пощечину.

Все вокруг погрузилось во тьму. Луна освещала искривленные старыми обидами лица матери и сына. Рита молчала, внимая каждому слову, прокручивала в голове одну и ту же историю, обрастающую новыми подробностями. Запершись в доме, они остались наедине с собой. В их распоряжении была каждая минута оставшихся жизней, чтобы вскрыть правду, которая может оказаться слишком тяжелой.

– Ты сказала отцу, что надо отправляться на поиски. Вы взяли ружья, фонари, теплую одежду. Никто не произнес и слова. Вы метались по углам, пол дрожал от напряжения, с каким вы ступали. – Канн сделал паузу, чтобы проглотить ком, мешающий говорить. – Я сел у двери, сжался в комок и заплакал. Все, на что я был способен. Жалкий трус! Мне стоило поучиться у Джона. У него многому можно было поучиться, правда ведь? – по его лицу скользнула ухмылка, словно блеск острого ножа. – Таких как Джон поискать… Вот кто жаждал внимания. Этот мелкий засранец. Вы выбежали из дома, и я закричал: «Он спрятался на чердаке! Он там! Я соврал вам».