Что любопытно, генеральный директор ИФК Александр Рубцов, начинавший свою карьеру в российском филиале международной аудиторской компании Ernst & Young, а затем трудившийся в нашем банке, к данной ситуации относился вполне доброжелательно. Для меня всегда было загадкой, почему крупнейшая в России авиализинговая компания, получавшая, по данным тех же аудиторов, огромную выручку, за все годы ни разу не заплатила ни мне, ее основателю и одному из главных акционеров, ни государству ни рубля дивидендов.
Сам собой напрашивается вопрос: может, Карпов тоже «мотивировал» менеджмент ИФК в обход официальной кассы?В общем, все, что я получил от этой многомиллиардной инвестиции – два старых самолета, которые потом нужно было еще как-то забрать от партнера-жулика. Это как в старом анекдоте про ходоков, пришедших к Ленину: «Владимир Ильич, там у вас в приемной какой-то злой мужик. Мы у него закурить попросили, а он нас по матери послал». – «Так это же Дзержинский! Феликс Эдмундович – добрейшей души человек. Другой бы в морду дал».
В итоге я практически вышел из бизнеса. К слову, расстался с ним безо всякого сожаления. Ко мне тогда как раз пришли два журналиста русской версии Forbes – Александр Левинский и Елена Березанская. Они долго выпытывали, как же так все случилось, а я долго им все объяснял. Обложечный материал, вышедший про меня в мае 2013 г., был озаглавлен «Как миллиардер Александр Лебедев оказался на задворках бизнеса и политики». Текст поражал своей заказной непосредственностью:
Очень знакомо, правда? А ведь процесс только начинался.
Глава 6
Судебный водевиль
24 октября 2012 года меня вызвали на очередной допрос в «следственный отдел следственного управления следственного комитета по Бабушкинскому району Следственного комитета Российской Федерации». Заранее было сказано, что мне предъявят обвинение в преступлении, которого я не совершал.
Перед визитом к следователям я встретился с Генри Резником. «Вам это надо? – спросил меня Резник. – Вы же видите, к чему все идет. Наша позиция, с точки зрения закона, непробиваема. Но я не могу гарантировать благоприятный исход. Вы же понимаете, наша судебная система…» Намек был более чем прозрачен. Я мог просто уехать из страны и избежать скамьи подсудимых. Но это значило бросить все, чем ты дорожил, и перестать уважать себя. Поэтому на следующий день мы с Резником явились в Следственный комитет. Роман Сиротин предъявил мне обвинение и положил передо мной бумагу, которую я должен был подписать. Это была так называемая «подписка о невыезде».
Тут произошло первое из череды событий, с помощью которых я пытался создать юридические прецеденты. Дело в том, что у российской правоохранительной системы есть порочная практика – если человека не арестовывают, ему объявляют подписку. Чохом, на автомате. Это своего рода мера психологического давления. Причем именно объявляют, хотя само по себе это нонсенс – слово «подписка» подразумевает, что человек должен что-то подписать.