Охота на бизнесменов

Было не холодно, а шелест дождя и снега действовал успокаивающе; ему нравилась такая погода, и он стал бродить с улицы на улицу. «Темная ночь. Только дождик да снег провожали его, горемыку», — вдруг прорезался в нем дар поэта. Ему снова стало жаль себя: как одинокий загнанный волк, он бредет по улице, не зная, что ждет его впереди. Спит на чужой, грязной постели, в неуюте и холоде. И во имя чего? Мечтал стать защитником обездоленных, а что из этого вышло?.. Покарал одного, другого, а на их место еще десяток объявилось. И разве обеднели Насибов, Баскадов от того, что их лишили нескольких миллионов? Да они на другой же день начнут еще больше обирать своих подчиненных, драть шкуру с трудового народа. Так кому же легче от его «правосудия»?.. Значит, все, что он делал, напрасно? Нет! И нет! Пусть эти бизнесмены грабят, но и пусть живут в постоянном страхе: возмездие грядет! И если не он, Петропавловский, будет карать их, найдутся другие. Вон уже скольких ухлопали. Так было и так будет! Нельзя подставлять шею под ярмо негодяев и лихоимцев!

Михаил дошел до пруда и остановился, глядя на черную, будто шепчущуюся с кем-то, водную гладь. Летом, наверное, здесь играла рыба. Теперь запряталась на глубину и спит. А ему вот не спится, чего-то хочется — действия, свободы, мщения!..

Он повернулся от пруда и вдруг увидел, как в одном доме, втором от края, вспыхнул свет. Кто мог в такое позднее время приехать на участок? И в такую погоду? Не такой ли бездомный бродяга ищет ночлег… или вор?

Михаил подошел к дому, толкнул калитку. Она оказалась открытой. Неслышно ступая, подкрался к окну. Сквозь узкие полоски стареньких занавесок увидел, как по комнате ходит солдат, обшаривая сервант, шкаф, ящики стола, заглядывая под кровать. Вот достал банку, поставил на стол. Из серванта взял нож, открыл банку. Попробовал, стал есть. Видимо, варенье или консервы.

Вор! Михаил чуть не вскрикнул от радости. Сам Бог посылает ему помощника! Не зря он считал себя везучим. Убежать из такого изолятора!.. И здесь счастье само плывет в руки.

Он достал пистолет и, крадучись, бесшумно ступая, направился к двери. Она была не заперта, однако, как он ни старался, противно скрипнула, едва он притронулся к ней. Мешкать было нельзя, и Михаил влетел в комнату. Властно крикнул:

— Руки за голову! Стоять!

Молоденький солдатик, еще с пушком над верхней губой, вскочил со стула, безумно тараща глаза на незнакомца, ворвавшегося в комнату, как привидение: в длинном плаще, старомодной шляпе, нахлобученной на глаза, Михаил и в самом деле походил на привидение.

— Ты что здесь делаешь? — Михаил держал солдата под прицелом, нагоняя на того еще больше страха.

— Я… я, — солдат невнятно якал, не зная, что сказать. — Дождь… Зашел погреться.

— Погреться? Среди ночи? А в казарме у вас холоднее?

— Я… я… ушел…

— Ты дезертировал? — понял Михаил, видя, что солдат неумыт, бушлат помят и грязен, сапоги нечищены — нередкое явление в последние годы, когда на защиту своих сыновей встали матери, не пуская их на службу, а то и увозя из горячих точек, не боясь ни суда военного трибунала, ни позора. Хотя дезертирство теперь вряд ли кто считает позором.

— Я… Нет… Я просто ушел. Прапорщик у нас такой гад, — солдат снова замолчал.

— Понятно, — Михаил опустил пистолет. — Ты из какой части?

— Из пограничной.

— Вижу, что из пограничной. Из Голицыно?

Солдат кивнул.

— И давно ты в бегах?

— Третий день.

— А сюда забрался первый раз?

— Первый.

— А где ночевал те две ночи?

— А тут, в другом доме, — кивнул солдат в ту сторону, где обосновался и Михаил.

— И долго ты собираешься по домам шастать? Родители у тебя есть?

Солдат кивнул.

— Где они живут?

— В Минводах.

— Чего же к ним не едешь?

— Денег нету. И в этой одежке, — указал он взглядом на бушлат, — сразу сцапают.

— Значит, ты ищешь одежду и деньги, — констатировал Михаил. — Садись, — взял второй стул и сел напротив. — Зачем же ты свет включал? Тебя ж могли увидеть и сообщить в милицию.

— Тут никого нет, — солдат опустился на стул. Страх его прошел, и он отвечал без заикания. — Мы и раньше с товарищами промышляли…

— Рисковый ты парень. Раньше… Раз на раз не приходится. Вот видишь, я появился. Что теперь с тобой делать? В милицию или обратно в часть отправить?

— Не надо, дяденька, я сам вернусь.

— И что тебе будет?

Солдат пожал плечами.

— Прапорщик у нас зверь.

— И ты сдачи не можешь дать?

— Могу. Но садиться из-за такого дерьма в тюрьму…

— Какая разница, за что сидеть: за дерьмо, которому ты сломал хребет, или за дезертирство. Первое, по-моему, престижнее.

— Не хочу я в тюрьму. Лучше к чеченцам убегу, — окончательно осмелел солдат.

— Да, но до чеченцев добраться еще надо. А без денег, ты правильно рассуждаешь, далеко не уедешь. Хочешь, я помогу тебе?

— Вы? — солдат недоверчиво и с затаенной радостью смотрел на Михаила. — Как это? За что?

— Ну кое-что тебе придется сделать. Помочь мне. Ты и в самом деле не трус?

— Не знаю. Иногда бывает страшно. Я никого не убивал, а воровать приходилось.

— Что же ты воровал?

— Виноград, арбузы, дыни с бахчи.