Охота на дьявола

— Главное тут уже сделано, преступник найден. Остается только сто «раскрутить».

Найден?

Приехав в Смоленск, Костоев принялся читать дело этого «найденного». Молодой человек, прокурор отдела общего надзора областной прокуратуры Николай Гончаров, вел свою машину по шоссе вслед за автобусом, а в автобусе ехал некий пенсионер, и пришло в его бедовую голову, что молодой человек этот едет не просто так, а преследует одну из юных пассажирок (пенсионер видел, как они разговаривали в очереди к телефонному автомату). В это время Смоленск переживал одно из очередных убийств, и пенсионеру подумалось, что автобус преследует именно тот самый убийца. Он записал номер машины и сообщил властям. И Гончарова арестовали.

Костоев читал и дивился — ничего! То есть вообще ничего, что могло служить доказательством вины и оправдать арест! Он заявил, что продлевать срок содержания под стражей не станет и что прокурора надо освобождать.

По этому поводу в следственной группе возник конфликт — отметим его, с ним в наш рассказ вторгается его основная тема. Один из следователей (запомним и его) яростно настаивал на вине Гончарова и категорически протестовал против его освобождения. Столкновение стало настолько острым, что Костоев (а он горяч!) в сердцах сказал этому следователю:

— Вы хотите создать громкий липовый процесс — сенсация, мол, убийцей и садистом оказался не кто иной, как прокурор! Не будет процесса, я вам этого не позволю.

А поскольку у него не было времени на распри (а его противника поддержала Прокуратура СССР), он выделил дело Гончарова в особое производство, и таким образом упомянутый и не названный мною следователь был выведен из костоевской группы и вошел в другую, которая расследование по делу Гончарова продолжала.

И вот наша главная тема уже началась, уже пошла.

Речь идет о важнейшем звене системы правосудия — следственном аппарате, о его характере, его задачах, его практике — а в частности и о том, каким он представляется общественному мнению. Для нашего общества, пережившего времена террора, когда кабинет следователя был превращен в камеру пыток, эта проблема отнюдь не является академической или второстепенной. Обществу важно знать, каков он, нынешний следователь.

— Все они одним миром мазаны, — сказала мне некая дама, легко сказала, как нечто само собой разумеющееся, всем давно известное, и глаза ее, сроду не видавшие ни одного живого следователя, глядели ясно. И в ответ на мой изумленный взгляд она прибавила с укоризной: — Вы-то уж это знаете лучше, чем кто-либо другой.

«За что боролись, на то и напоролись», — подумала я похолодев. Десятилетиями мы, авторы судебных очерков, яростно бросались на сотрудников правоохранительных органов, и следователей в том числе обвиняя их в нарушении закона. Да и как могли мы иначе, если нарушений этих было множество, и среди них тяжкие, ломающие судьбы. Любому ясно, что юрист, сознательно ставший на путь беззакония, — одна из самых страшных разновидностей оборотня, это и доказывать не нужно. А поскольку сталинско-брежневское время оставило по себе не только идеологию, но и кадры, нам приходилось выступать много и резко. Правда, каждый раз, говоря о беззакониях того или иного следователя, я клялась и божилась, что мои обвинения не могут бросить тень на тех, кто профессионально и самоотверженно работает, тем более что безмерно трудна работа следователя и вот уж действительно требует человека целиком (с утра до вечера и без выходных). Мои общего вида заклинания не задевали привычных ушей читателя, зато страдания тех, кто годы невинно просидел в тюрьме (и их матерей, их сыновей!), находили в его сердце живой отклик и запоминались.

И вот теперь эта молодая дама — как нечто само собой разумеющееся: «Все они одним миром…» Все! Все до единого! Этот наш социологизм в отношениях к людям, дубовый, мореный социологизм, который не желает ничего знать о данном живом человеке, но исходит только из его принадлежности к той или иной социальной группе («Все экономисты!», «Все кавказцы!», «Все сантехники!»), как он, честно говоря, надоел, как постыден, вреден — и как скудоумен. Если бы еще она была исключением, эта дама, но она не одинока, подобные высказывания приходилось мне слышать в беседах, на встречах, читать в редакционной почте. Но вот что страшно: отнюдь не все те, кто так высказывается о работниках следствия, выражают тем самым им свое неодобрение, напротив, многие убеждены: неважно, каков он и какими методами действует, только бы боролся с преступностью, — говорят они так, не подозревая (хотя ввиду российского исторического опыта, особенно недавнего, — могли бы сообразить) всей бездонной опасности того, что говорят. (Одно время бытовала и такая концепция: прокуратура, следственный аппарат, это-де тоже хорошая мафия, так пусть же одна мафия, формальная, сожрет другую, неформальную, — сегодня мы видим, что происходит, когда мафия идет на мафию, когда они перемешиваются и уже не разберешь, кто кого и за что застрелил.)