– Да, да, – расплылась в улыбке фрау Шульц .
– Вам очень идет этот цвет волос, – кивнул Шнайдер. – Пустите нас с коллегой? Мы тут по служебной надобности.
– Конечно, я понимаю, – фрау Шульц многозначительно кивнула.
Шнайдер и Кэт вошли в зоопарк и встали у киоска, где продавали сладости, сувениры и воздушные шарики.
– Хочешь чего-нибудь? – спросил Шнайдер.
– Сахарную вату, – сказала Кэт.
Шнайдер торжественно вручил ей шар сладкой ваты, после чего они отправились к ближайшему вольеру, в котором бродили величественные в своем идиотизме жирафы.
Каких только тварей не было вокруг! И обезьяны, и львы, и змеи, и лошади, и суслики – все обитали на громадной территории зоопарка, содержались в достатке и довольстве. Все это ходило, жевало, чесалось, дремало – в общем, жило своей глупой, совершенно безразличной к посетителям жизнью.
Кэт долго стояла у вольера с зебрами. Полтора десятка животных рассредоточились по всему вольеру, где в одиночку, где группками по двое. Они почти не двигались, постоянно что-то медленно и задумчиво пережевывали.
– Посмотрите, какой красавец, – Кэт показала на жеребца, стоявшего почти вплотную к ограде.
– Да, симпатичные животные, – заметил Шнайдер.
– Что в животных хорошо – что у них нет ни хлопот, ни забот. Живут себе, радуются жизни, не думают о всяких глупостях.
Шнайдер вдруг вспомнил, как он пять лет назад посещал мясокомбинат под Магдебургом, и слегка вздрогнул.
– Животные – как дети, – сказала Кэт. – Как можно их не любить? Не понимаю.
– Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак, – пробормотал задумчиво Шнайдер.
– Это кто сказал?
– Неважно. Мне кажется иногда, что немцы и русские похожи друг на друга не больше, чем зебры и лошади. Вроде бы да, есть-что то общее, но в тоже время – настолько разные, что даже объяснять не нужно, в чем разница, сразу видно.
– И что же по мне видно? – спросила Кэт с вызовом.
Шнайдер огляделся – поблизости никого не было, никто не мог подслушать их диалог.
– По тебе видно, что ты русская, – сказал он.
– Правда? – Кэт удивленно подняла брови.
– Знаешь, что тебя выдает? – спросил Шнайдер. – Глаза. Они у тебя глубокие серые, с мыслью и с тревогой где-то там, на донце глаз. Тревога сейчас есть у всех, я вижу, но мысль – это только твое. И мысль делает твои глаза особенно красивыми.
– Опять вы с комплиментами, – вздохнула Кэт.
– Я говорю правду, – Шнайдер привлек Кэт к себе и поцеловал. Неизвестно, что подействовало на Кэт – весна, погода, комплименты или любовь, но Кэт не сопротивлялась – она обняла Шнайдера и отвечала на его поцелуи, закрыв глаза.
– Проклятая свинья! – раздался вдруг визг. – Подонок! Мерзавец! Мудак!
Шнайдер отпрянул от Кэт и обернулся. Прямо перед ним, напротив вольера с павианами, стояла взбешенная фрау Бауэр. Такой он не видел ее еще никогда: бурый ее плащ топорщился в стороны, как иголки дикобраза, глаза метали искры, ноги бетонными тумбами впечатались в землю, губы кривились в злой усмешке, обнажая острые, как у гиены, зубы. Эта помесь всех страшных животных готова была рвать и убивать.
Все дальнейшие события были настолько безобразными и постыдными, что подсознание Шнайдера почти сразу стерло их потом из памяти и заместило какой-то неправдоподобной, невероятной сценой. Вот такой: