Охота на Гитлера

Зельц крикнул на прощание "Хайль Гитлер" и вышел из кабинета. В душе у него играл "Zum Geburtstag viel Glück", и он не чуял под собой ног от радости.

Пронесло, думал Зельц, направляясь в буфет. Я жив. Я жив. Я жив.

Потом он долго пил пиво в буфете, потом в трамвае, пугая бормотанием под нос каких-то бабок в серых платках, затем продолжил пить дома. Не разуваясь, он завалился на диван с бутылкой пива и щелкнул бюстик Гитлера по носу.

– Ваше здоровье, мой фюрер, – сказал он. – Мне сегодня безумно, просто безумно повезло. Я просто остался жив. Не правда ли, это странно?

Бюстик не ответил.

– Удивительно, – произнес Зельц, – но вот вы, чудовище, сумасшедший, символ зла и ненависти к человечеству, все такое прочее. А вдруг вот вам на днях стало интересно, кто же я такой. И знаете, что забавно, мой фюрер. Никому, никому на целом свете не интересно, как я живу: ни моему начальству, ни моим сослуживцам, ни русским шпионам, а вам вдруг интересно. Странно, правда? – Зельц подмигнул бюстику.

Кажется, бюстик готов был подмигнуть в ответ, но в последний момент сдержался.

– И мне даже показалось, дорогой фюрер, что вы мне сочувствуете. Почему? Я вас не понимаю. Это вы так пытаетесь обезопасить себя? Вы хотите убедиться, что даже вот такая самая мелкая сошка, как я, самая маленькая шестеренка в вашей огромной и ужасной государственной машине не подведет вас в трудную минуту? Что вы хотите? Заставить себя полюбить, чтобы как-нибудь манипулировать мной? Может, мечтаете заставить меня работать по максимуму? Не знаю. Сложно.

Зельц пошел в кухню, размахивая на ходу бутылкой, бормоча под нос:

– Нет, мир все-таки совсем не черно-белый, что ни говори. В лучшем случае – темно– и светло-серый. Да, темно-серый.

Он вытащил из хлебницы булку с изюмом отправился опять на диван.

– И похоже, вы правы, мой фюрер, говоря обидные слова про товарища Сталина, – сказал он бюстику. – И вполне может быть, он, действительно, никакой не мудрый вождь всех времен и народов, а всего лишь очень властолюбивая крыса, которая сожрала всех остальных крыс. Умело жрет окружающих, спору нет, и даже какие-то у него есть продвижения по линии укрепления страны. Но почему-то, когда я думаю теперь о Советском Союзе, мне представляется не пламенный коммунист, бегущий с автоматом в бешеную атаку, а свиное рыло зажравшегося начальника какого-нибудь завода. И причем, знаете, что интересно? – спросил он заговорщицки у бюстика. – Интересно то, что это рыло не отличить от рыла начальника отдела кредитов Райхсбанка.

– Ладно, идите ко мне поближе, дорогой фюрер, – Зельц снял бюстик с этажерки и уложил его рядом с собой. – Вот у этих сволочей все прекрасно устроено в жизни, они переживут и меня, и вас, и Сталина, нарожают детей, выйдут на пенсию, и никакой суд им не страшен: ни демократический, ни нацистский. И ведь такие люди, они всегда нужны: они прекрасные работники, они усидчивые, умелые, знающие, куда дует ветер. Они всегда знают, что сейчас надо говорить, и когда кивать, а когда проявить принципиальность. И я их ненавижу. За то, что у них нет депрессии, за ограниченность, хамство, упрямство, за толстую кожу, за все! И за то, что я тоже хочу быть одним из них и наверное, когда-нибудь им стану. А идите вы в жопу, дорогой партайгеноссе Гитлер! – сказал он, бросая бюстик на пол.

– Я покажу вам, сволочам, всем покажу! – мощный порыв протеста подхватил Зельца и вынес на улицу. Громко хлопнув дверью подъезда, Зельц решительным шагом направился в сторону трамвайной остановки.

Смерть

Дзынь-дзынь. Дзынь-дзынь. Шпион-шпион, открывай ворота, твоя смерть пришла, тебе гроб принесла. Отворяй, хрен собачий. Поверни ключ в замке, сраный резидент, расскажи нам, что ты тут нашпионил в нашем Третьем Рейхе. Открывай, а не то хуже будет!

Шнайдер стоял в одних трусах и майке у окна и курил, выдыхая дым в форточку. На душе было светло и пусто. Он обернулся – Кэт спала, улыбаясь во сне.

Шнайдер улыбнулся в ответ. «Счастье», – подумал он. За окном было чистое небо, и наконец-то, наконец-то, выглянуло солнце, милое, любимое солнце, о котором так долго он мечтал, и которое светит, так прекрасно светит, как лет сорок назад, когда солнце, казалось, светило каждый день, и каждый день случалось что-то новое, и мир был ярким, как елочная игрушка.

Мимо дома проехал трамвай, ему показалось, что он увидел в окне фрау Бауэр, смотревшую, не мигая, прямо на него. Шнайдер моргнул – и фрау Бауэр исчезла.

– Дзынь-дзынь, – снова тренькнул звонок.

Шнайдер отправил окурок в форточку и пошел открывать. За дверью стоял Зельц в поношенном сером пальто, из-под готовых выглядывали серые штаны и замызганные коричневые ботинки. В руке у него была бутылка пива, кажется, он был пьян. Увидев Шнайдера в трусах и майке, он зло посмотрел на него, но ничего не сказал.

– Что смотришь? – спросил Шнайдер. – Заходи давай.

Зельц тихо вошел в прихожую и закрыл за собой дверь.

– Что вы здесь делаете? – спросил он.

– А что, непонятно? – ухмыльнулся Шнайдер. – Может, тебе еще все показать? Ладно, стой здесь, я сейчас.