Охота на мух. Вновь распятый

А трое свидетелей, после бедности и нищеты, поражались великолепию и богатству, куда их неожиданно занесла судьба. Старик даже подумал, что будет рад, если смерть явится за ним в этот прекрасный мир, о котором старик только слышал маленьким мальчиком, когда старая, совсем старая соседка, бывшая в юности наложницей наместника эмира, рассказывала ему о жизни во дворце, а малыш считал ее рассказы сказкой, чудесной, но сказкой. И вот теперь он очутился в этой сказке, понимал, что это ненадолго, и молил смерть явиться за ним в этот рай, потому что возвращаться обратно в смрад и нищету было еще обиднее. К мальчику были приставлены лучшие учителя, поражавшиеся одновременно его способностям, той легкости, с которой он усваивал материал, и невероятной, вопиющей бездарности его прошлого обучения, когда, казалось, делалось все, чтобы вырастить очередного идиота, с искаженным восприятием действительности. А офицер получил все то, о чем мечтал в своей серой казарменной жизни, наполненной удушающей жарой, пылью и потом: обильную пищу, обильную выпивку и веселых представительниц самой древнейшей профессии.

Атабек с утра чувствовал себя отвратительно. Что-то томило его, какая-то непонятная тяжесть на сердце, настроение дурное, все вокруг раздражало. Вечером должны были приехать Гаджу-сан с гостями, и хотя Атабек был готов к приему знатных гостей, в число которых еще так недавно входил и Атабек, не было радости, только ощущение, что все труды даром, все зря и не отпустит его Гаджу-сан, и вечно гнить Атабеку в этой забытой богом и людьми дыре, выть с волками, если те уцелеют после великой охоты. И такая тоска накатывала, что хотелось бежать куда глаза глядят, но только знал он, что ему охрана не даст сделать и шагу.

«А, интересно! — думал он. — Если я побегу, будет стрелять охрана или нет?.. Смотря какие инструкции получила. Вряд ли будут стрелять, правда, если они быстро бегают, то догонят и накостыляют шею, они ведь тоже, в свою очередь, отвечают за меня головой… Искушение велико, однако что бы не попробовать… Рискну! Золотая пайдза при мне, недалеко, километров пять всего, военный аэродром. Если до него добраться, то можно потребовать самолет, золотому знаку все обязаны подчиняться, нельзя не повиноваться символу власти светлейшего… Это мой единственный шанс на спасение. А иначе завтра утром будет охота не только на медведя и на волков, но и на меня. Рискну! „Риск — благородное дело“!..

Атабек хорошо все продумал и составил план действий. Выйдя к завтраку, он не стал есть тяжелую горячую пищу, после которой хочется спать и далеко не убежишь, желудок не пустит. Выпил только чашку крепкого кофе, съел бутерброд с ветчиной. Когда уходил, вытащил незаметно для охраны две плитки американского шоколада из буфета, на всякий случай, если ему удастся убежать, то от радости, он это хорошо знал, проснется тут же голод, и две плитки шоколада как раз его и утолят.

Любой правитель — актер! А ближайшее его окружение — актеры вдвойне, им приходится играть сразу на двух сценах, где неспособных в лучшем случае выгоняют на пенсию… Как играл Атабек больного, — это нужно было посмотреть. Высший класс актерской игры, за который дают звание народного артиста страны. Но у Атабека звание было намного выше, и, чтобы его вернуть, надо было пробежать всего пять каких-то километров лесом, до аэродрома, желательно без сопровождения охраны.

— Надо еще раз осмотреть оцепление! — сказал он охранникам. — Не хочется вылезать из дома, плохо себя чувствую, а надо. Гости сегодня вечером приедут, так что собирайтесь, посмотрим: все ли в порядке, все ли на местах…

Охранники, как всегда, молча оделись и пошли запрягать лошадь в сани. Конечно, они лично не участвовали в этом, это делали слуги, но охрана проверяла каждую мелочь, искала оружие, или переписку, недозволенную Атабеку.

Пока они ходили, Атабек тоже внимательно изучал комнаты. И в гостиной увидел небольшую статуэтку Будды, вылитую из чистой меди, прекрасная старинная работа. Атабека озарила новая мысль, и он, воровато оглядевшись по сторонам, прислушиваясь, не идет ли кто, схватил хищно статуэтку и сунул ее в меховую рукавицу.

Когда вошел один из охранников и доложил, что повозка готова, Атабек сидел одетый у камина, делая вид, что ему очень холодно и что он настолько болен, что и одетый дрожит от озноба. С таким трудом он поднялся и пошел, что даже Гаджу-сан, видя его в таком состоянии, пожалел бы его.

— Аллах, ты видишь, как мне плохо! Но долг — прежде всего! — сыграл на публику Атабек и поехал осматривать посты оцепления.

Один из охранников правил лошадью, второй сидел рядом с Атабеком, и от него веяло таким жаром, что мороз, казалось, градусов на десять снизился в сторону нуля. Ехали быстро и молча. Атабек продолжал искусно разыгрывать больного, если не смертельно, то очень опасно, и так искусно, что у охранников на их тупых и непроницаемых лицах появилась некая озабоченность, вернее, беспокойство: как бы вверенный им знатный пленник не „отдал концы“.