Мы уже имели случай отметить, что преступления против нравственности находились в юрисдикции трибунала викариата. К этому следует добавить, что каждый приходский священник должен был вести так называемую Книгу канонических порицаний, куда в алфавитном порядке заносились имена всех прихожан, нарушавших предписанные правила добронравного поведения – и, разумеется, в таких книгах содержались имена женщин легкого поведения. По этому поводу статья 21 «Уложения для трибунала викариата» от 29 декабря 1824 года еще раз подтвердила важность укоренившейся с годами практики, на основании которой случаи нарушения предписаний «de bene, et onestamente vivendo, et de non conversando» («честного жития, а такоже неведения бесед с лицами другого пола») должны были в этих книгах регистрироваться. И если прихожанин упорствовал в неблагонравном поведении, порицание записывалось повторно, после чего священник должен был проинформировать трибунал, который начинал юридическое преследование упорствующих[239]
.Но в соответствующем регистре Сант-Андреа делле Фратте этих лет нет имени Анджелы Паллони (или Фалькуччи)[240]
: вероятнее всего, мать Мариуччи жила в приходе падре Канестрари недостаточно долго для того, чтобы оказаться внесенной в его черный список…Глава 5
Злоключения Ореста
Судя по опубликованной в КПДС хронологической росписи дат жизни и творчества Кипренского, художник уже в ноябре 1817 года, то есть задолго до окончания предписанного ему срока пребывания в Италии, попросил разрешения остаться в Риме еще на один год, обещая вернуться в Петербург к весне 1820-го. Он повторил просьбу и в конце следующего года, то есть в то время, когда, согласно первоначальной программе его заграничной стажировки, должен был уже находиться во Франции или в Германии. И если в хронологической росписи за 1819 год нет никаких сведений о том, что его просьба была удовлетворена, но есть сведения о том, что в феврале 1820‐го художник собирался отправиться в долгий обратный путь, то из нее же следует, что в конце этого года Кипренскому удалось добиться желанной отсрочки. Очевидна противоречивость этих сведений, почерпнутых из четырех писем секретаря императрицы Н. М. Лонгинова, отправленных им Кипренскому между 1818 и 1820 годами (I: 135, 140–141, 143–145).
К сожалению, автографы этих писем не сохранились: их тексты известны только по статье Толбина, поэтому их аутентичность вызывает большие сомнения. Но не будучи намерены заниматься проблемой фальсификаций Толбина, мы сочли более целесообразным попытаться реконструировать истинный ход событий, основываясь на точных данных бесспорных свидетельств в исторических документах.
В одном из писем к Лонгинову, относящемся к 1819 году, автограф которого, к счастью, сохранился[241]
, Кипренский благодарит его и выражает свою радость по поводу того, что просьба о продлении его пребывания в Риме еще на год была принята благосклонно. Письмо не датировано, но на обороте л. 2 есть пометка «13 чет. 2‐мца», которую редакторы КПДС сочли датой, то есть 13 февраля, и предположительно датировали письмо этим числом и месяцем (IV: 571–572). Но в 1819 году 13 февраля пришлось не на четверг, а на субботу, и кроме того, вполне возможно, что это не столько дата создания письма (если так, то это был бы единственный случай в эпистолярии Кипренского, когда он датировал письмо таким особенным и отчасти шифрованным способом), но пометка, оставленная на листке, который художник потом использовал, чтобы второпях написать Лонгинову: не случайно текст письма очень лаконичен и завершается словами: «Сию секунду едет курьер». Поэтому мы полагаем, что письмо написано в тот момент, когда Кипренский только что получил вожделенное разрешение остаться еще на год в Риме и в порыве восторга поторопился написать Лонгинову.В этом письме сообщается также о визите великого князя Михаила Павловича, который приехал в Рим 5 февраля 1819 года, 27 февраля на месяц уехал в Неаполь, возвратился 26 марта и покинул Вечный город 20 апреля[242]
. Поскольку Кипренский уточнил, что «Великий князь Михаил, окружаем почтенными Генералами,В мае 1820 года полномочный российский министр в Риме А. Я. Италинский, пожилой дипломат, славившийся своим опытом и ученостью[243]
, открыл против художника компрометирующую его кампанию. Речь идет об известном событии, которое служило предметом многих споров и в связи с которым задавалось – и продолжает задаваться – множество вопросов.