— Я, в отличие от некоторых, умею себя вести.
— Это ты меня за столом толкнула!
…и компот выплеснулся на скатерть и на новое платье, его испортив. Маменька огорчилась, а отец нахмурился. Вновь будет думать, что вторая дочь у него неудачная, толстая и неуклюжая. Сестрица же щелкает по носу…
…не то.
Прочь.
Туман. Ну же, в нем и вправду легко заблудиться, а с другой стороны, стоит сделать шаг, и вокруг Димитрия встает бурая стена. Это не пламя, но держит она изрядно. И бурые же нити вырастают из его ладоней, уходя куда-то в туман.
Держат.
Дальше!
— …не представляю, что с ней делать… девочка — совершенная дичка…
— Отправлять. Пускай учится, — отец говорит громко, не стесняясь быть подслушанным. — Дар у нее изрядный…
— Но деньги…
— Деньги есть, и ты это знаешь.
Маменька замолкает, а Димитрий сжимает кулачки. Ну же, соглашайся… дар ведь и вправду есть, открылся недавно, изрядно напугав гувернантку, которая вдруг пришла в себя на четвереньках и гавкающей. До чего смешно было…
— Ты хочешь уполовинить Стешенькино приданое?
— Не только Стешенькино, — отец спокоен, он всегда спокоен и порой это спокойствие пугает. — Оно, если помнишь, и Элизе принадлежит…
— Именно. Если разделить на двоих, то крохи выйдут, а ты хочешь их и этого лишить… ладно, Элиза с даром, она в любом случае жениха найдет… но Стешенька… девочка вошла в возраст…
— Она только на год Эли старше.
А в висках бьется гнев.
Снова она.
Снова…
…всегда она и только она… такая хрупкая и изящная. Умная. Вежливая. Ее хвалит гувернантка и наставники восхищаются остротой ума. Она умеет одинаково ловко решать задачи, рисовать на картах и вышивать лентами. А еще музицирует весьма прилично, пишет экспромты и даже пробует себя в скульптуре.
Ее собираются вывозить в Арсинор.
А Димитрию…
…не ему… ей остается смириться. Она ведь всегда смирялась.
Чужая память.
Теперь с нею легче управиться.
— …наймем кого… пусть научит основам, а там пройдем освидетельствование и ограничители поставим, — матушка говорит убежденно. — Притыцкие так сделали…
— И что в том хорошего? — отец ворчит, но согласится. Он всегда и во всем с матушкой согласен, и от этого становится еще обидней. — Лишать девку шанса…
— Какого шанса? — матушка едва ль не визжит, что совсем неприлично. — Одумайся… в этом Университете, если хочешь знать, совершенно невозможные порядки! А Элька не особо умна, не говорю уже о хитрости. Быстренько окрутят, а после бросят. Вот принесет в подоле…
— Авось не принесет.
— Если и нет, то дальше что? Дар у нее есть, но куда с ним… в менталисты коронные? А дальше что? Небось, кому нужна будет жена, способная мозги из головы вытащить…
— Ты преувеличиваешь.
— Я? Это ты… на что ты ее обрекаешь? Служить короне до самой смерти? Ни друзей, ни… тебе ли не знать…
— Успокойся, — примиряюще сказал батюшка. — Небось, и на нее свой охотник сыщется… а если дар и вправду яркий, то есть те, кто не испугаются, но наоборот…
…прочь.
Не то.
Хотя обида ярка. И стало быть, маменька уговорила… конечно… отец обещал подумать, всего-то нужно, что годик потерпеть. Чай, университет не убежит. А пока у Эли будет время подготовиться.
Вон, наставника пригласили.
И цепку на шею повесили, мол, для ее же блага, а то ж дар, он такой, опасный без должного контроля. Цепка душила. И ночью Элиза просыпалась от того, что того и гляди задохнется. Она умоляла матушку, но та оставалась непреклонна.
Нельзя.
Дар…
…дальше…
…слезы.
…уговоры… но матушка лишь отмахивается.
— Дорогая, не понимаю, на что ты жалуешься. Жених ждать, пока ты доучишься, не станет. А партия найчудеснейшая. Тебе стоит порадоваться, что тобой заинтересовались Ветрицкие…
Стоп.
Ветрицкией.
Древний род. Богатый. И сестрица кривится, не скрывая злости: уж она бы… но у нее дара нет.
— Постарайся все не испортить, — матушка сама нащипывает щеки и хмурится. Стало быть, выглядит Лиза не так, чтобы хорошо. Ничего. Она привыкла к собственной некрасивости.
А Ветрицкий хмур.
Он старый.
Как папенька. Но по нему не скажешь, смотрится молодо, что заставляет сестрицу жеманничать. Впрочем, Ветрицкий, в отличие от иных кавалеров, не испытывает восторга и не спешит лишиться разума, но машет рукой и говорит:
— Замолчите.
И Стеша замолкает.
Ее глаза вдруг стекленеют, и сама она…
— Не стоит волноваться, это ей не повредит. Она будет уверена, что весь вечер меня очаровывала, а я поддавался. При внушении главное использовать понятные людям образы. Позволите?
Он потянул за треклятую цепочку, и Элиза склонила голову.
Первый вдох дался ей… тяжело.
А Ветрицкий нахмурился.
— Стало быть, ее в принципе не снимали? Когда ваш батюшка написал мне, я, признаться, не думал, что все настолько… серьезно. Дышите. И если больно — кричите.
Она не кричала.
Стиснула зубы, пытаясь справиться и со слабостью, и с головокружением, чем заслужила одобрительный кивок.
— Ваш дар успели изуродовать, благо, не окончательно… но это я носить запрещаю. Ясно?
Элиза кивнула, впрочем, сумела сказать:
— Маменька…
— Ваша матушка пытается лезть в дела, в которых ничего не понимает. Но я сумею донести до нее свое неудовольствие.
Рядом с ним было…
Спокойно?
Пожалуй.