Охота на охотника

Сестры, которые бояться из детской нос высунуть. Тетушка со слезами и солями нюхательными бродит по комнатам, будто призрак. Целитель щупает маменькины бледные руки, оттягивает веки и качает головой, повторяя:

— Что ж вы, милая, так… о детях подумайте…

Она почти ничего не ест, только воду пьет и то, когда Лизавета заставит. А тут этот в костюмчике зимнем для малых визитов. Полосатое сукно. Две пуговички квадратных перламутровых. Из кармана цепочка для часов выглядывает, поблескивает алмазною крошкой.

На мизинце перстенек.

И родовое кольцо-печатка на правой руке.

Тонкие усики, будто карандашиком нарисованные.

— Триста рублей, — повторяет он, пожевывая губу. — За то, чтобы вы, милочка, перестали доставлять неприятности моим людям. Произошел несчастный случай. Ясно?

— Нет.

Это не было несчастным случаем. Лизавета знала.

Она спрашивала.

Сперва у папенькиных людей, которым он велел держаться в стороне, конечно, они ведь молодые и вообще… он никогда-то не перекладывал работу на чужие плечи, а тот паренек, перебравший вина и дурманного зелья, был всего-навсего работой.

— Милочка, — перед Лизаветиным лицом помахали чековою книжкой. — Ладно, я готов дать четыреста, больше эта мелочь все одно не стоит…

— Отец погиб.

А он не услышал. Он выписывал чек на комодике, которые папа и восстанавливал. Лизавета ему помогала, ей нравилось работать с деревом, которое даже неживым отзывалось на ее силу.

— Убирайтесь, — сказала она неожиданно жестко.

Она была вежливой девочкой. Ее так учили. Но теперь все изменилось и…

— Убирайтесь, — повторила, глядя в серые глаза, в которых читалось легкое недоумение. — И поверьте, я добьюсь, чтобы этого ублюдка осудили…

Дернулась губа.

И Вольтеровский сказал:

— Дура… потом вспомнишь, сама придешь просить… только, деточка, просить надо вовремя…

И похоже, что он нашел, кому сунуть эти четыреста рублей, если дело вдруг закрыли, а отцовы люди отказались выступать в суде.

— Понимаешь, дочка, — старый Михляй отводил взгляд. — Его все равно уже не вернуть… да и не добьешься ты ничего… купил наших, купит и судей… небось, хватит денег…

…исчезли одни бумаги, появились другие.

А свидетелей, которых было много, вдруг сделалось мало, и рассказывать они стали совсем иные вещи. И получалось, будто молодой маг был трезв и тих, тогда как…

Сволочь.

— С тобой все хорошо? — Авдотья потянула за рукав, заставляя сесть. — У тебя лицо такое, будто ты кого убить хочешь.

— Хочу, — согласилась Лизавета. — Очень хочу…

— И ладно. Скажешь кого, покумекаем…

— Над чем?

— Над тем, в какие кусты вести камышовку эту слушать.

— Овсянку.

— Один хрен… главное после тело убрать. Что? Нет тела, нет и дела… так папенька говорит.

…Димитрию удалось отыскать Брасову. Это оказалось не так уж и сложно. Она жила в старом своем доме, доставшемся от первого супруга. Жила, точнее доживала, окруженная призраками прошлого и…

— Простите, — сестра милосердия выкатила кресло с сухонькой сморщенной женщиной, колени которой укрывал вышитый плед. — У нее редко случаются моменты просветления… к сожалению, время никого не красит.

Это верно, а иных так и вовсе уродует.

Брасова постарела, но как-то…

Страшно?

Жутко?

Лицо ее сморщилось, сделавшись похожим на печеное яблоко, и где-то в глубоких морщинах потерялись блеклые глаза. Губы сделались вдруг слишком коротки, чтобы прикрыть желтоватые зубы и десны. Только руки, пожалуй, выглядели молодо.

Тонкие запястья.

Кисти изящной формы и тонкие пальцы, унизанные перстнями. Что ж, по виду Брасова не бедствовала.

— Это ты, дорогой? — спросила она низким грудным голосом, который вдруг закружил, опалил жаром. И показалось на долю мгновенья, что в немошном теле этом скрывается…

…голос, стало быть.

Не кровь ли иная говорит, если тело одряхлело, а он, замороченный, остался?

— Поет она чудесно, — глаза сестры милосердия подернулись дымкой. — Жаль, редко получается уговорить…

А ведь амулетик от воздействия защищающий она носит, вон, поблескивает камушками четырехлистный клевер на фартуке.

— Вы не возражаете, если мы побеседуем? — Димитрий сам взял за коляску. Старуха сидела смирно, спокойно, будто и не живая вовсе. — Я ее верну, обещаю…

…а кровь на ней была, иначе бы не состарилась она столь быстро, даже с учетом слабого дара… и пахнет от нее нехорошо, гноем.

— Я не уверена…

Димитрий показал бляху, и сестра отступила. С ней тоже поговорят, выяснят, как попала в этот дом и часто ли в нем бывают гости. Димитрий полагал, что случаются, но вряд ли о них девушка вспомнит. Слишком долго она здесь, привыкла к мороку, притерпелась и поверила, что так оно всегда было.

Димитрий вывез больную в сад.

Запущенный, он зарос колючим шиповником и малиной, плети которой ложились на дорожки. Сквозь камень пробивалась трава, а редкие статуи заросли коростой.

— Я вот думаю, — сказал Димитрий останавливаясь у беседки с просевшею крышей. Хмель оплел столбы-опоры, затянул провалы, свесился внутрь, в сырой полумрак. — Что вы притворяетесь.