Охота на охотника

— Так женишься? — уточнила Авдотья. — Поверь, я куда лучший вариант, нежели Лизавета… тем более, что на нее князь глаз положил, а он своего не упустит.

— Женюсь, — пообещал Стрежницкий, рывком опрокидывая кресло вместе с Авдотьей, и она, кувыркнувшись, ловко, по-кошачьи, встала на ноги.

Коротко рявкнул револьвер.

И кажется, пуля почти коснулась щеки Стрежницкого. Рассыпалось искрами ощущение чужого присутствия, и голос ослаб.

— Не попала, — Авдотья поднялась с пола. — Ты как?

— Живой, — мрачно произнес Стрежницкий. Голова вновь заболела и так назойливо, тяжко, будто гвоздь в макушку вогнали. Он и чувствовал этот гвоздь, пробивший череп, застрявший внутри, и хотелось сунуть пальцы в глазницу, расширяя рану, и не важно, какой ценой, однако добраться до гвоздя, до… — А ты всегда на свидания с револьвером ходишь?

— А то, — она подошла и подала руку. — Жизнь она такая… непредсказуемая. А с револьвером всяко легче. Одовецкую кликнуть?

— Навойского… потому что…

Голова кружилась.

И перед глазами плясали цветные пятна.

— Позову, — серьезно ответила Авдотья. — А ты давай, присядь, герой… вот же на мою голову… и на минуту тебя оставить одного неможно. Теперь и не оставлю. Вечером повенчаемся, а на ночь…

— Вечером?!

— Передумал?

— Авдотья!

— Чего? Да сядь ты уже, бестолочь… я же говорю, лучше меня все равно не найдешь!

— Зато ты найдешь, — головная боль мешала сосредоточиться. Жениться? Да куда ему… ему, может, осталось не так и долго. И вообще он вдвое, если не втрое старше.

— Ничего, мужчине это простительно.

Это он вслух говорит?

— Говоришь, хотя похоже, что бредишь… — прохладная ладонь коснулась лба. — Лихорадки нет… помнишь, ты мне куклу привез? Красивую… личико белое, фарфоровое… и платье такое… ни у кого такой не было. Я ее во двор вынесла, похвастать хотела, так мальчишки разбили… я плакала.

— Не помню.

— Ничего… ты мне сказал, что плакать — дело бесполезное, обидчиков наказывать надо.

— И тогда ты в меня влюбилась?

Боль уходила, что вода в песок.

— Нет. Потом. Позже… мне тринадцать было. Первый вечер… представление… мне платье шили, только все вокруг говорили, что сидит оно плохо и танцевать я не умею, что вообще мне бы мальчишкою родиться, потому как девка из меня не вышла.

— Идиоты.

— Еще какие, — охотно согласилась Авдотья. — Я боялась… я не хотела выходить из комнаты, а папенька злился, думал, что я капризничаю. А ты пришел и сказал, что прячутся только трусы и вообще… ты со мною танцевал.

— И ты влюбилась?

— Мне было тринадцать! А ты был красивым. Правда, говорили про тебя всякое… я за эти разговоры одной… мышиного помету в настой для волос подкинула. Что? Она сама хвалилась, что потом гуще стали.

Смеяться было больно.

— Я не дура. Я знаю, что ты меня не любишь. И сомневаюсь, что полюбить сможешь. Из тебя это выпалили. И не считаю, что моей любви на двоих хватит. Просто…

…сложно.

И его едва не убили, точнее Стрежницкого едва не заставили убить вот эту девчонку, которая, пусть и повзрослела, а от наивности не избавилась.

— Изменять ты мне не станешь. Нагулялся до зубовного скрежета. Ограничивать в чем-то… разве что совсем уж в непотребном. Бить и обижать тоже… и если повезет, то мы с тобой уживемся.

— А если нет?

— Разведемся, — Авдотья руку убрала. — Чай, не древних родов, чтобы развода чураться… так что, женишься? Или мне папеньке наврать, что ты меня соблазнил?

И вот поди-ты, пойми, шутит она или всерьез.

Стрежницкий вздохнул и сказал:

— Ты ж не передумаешь?

— Нет.

— Тогда что мне остается?

…про Лизавету они вспомнили, просто… немного позже, чем стоило бы.

…она расшиблась, женщина с на редкость неприметным лицом. И как ни странно, но лицо это уцелело, будто смерть желала подыграть Навойскому. Димитрий стоял над телом, разглядывая правильные, однако все одно некрасивые черты.

Нос тонок.

Глаза темны. В небо глядят, и покойница усмехается, правда, изо рта темною змейкой кровь выползает, а она все равно усмехается.

Мертвая.

Хорошо, иначе Димитрий сам бы ей шею свернул. Вот, значит, кто…

— Уносите, — велел он, отступая. Задрал голову, башню разглядывая. Надо же, снизу она кажется куда более высокой, чем на самом деле. Пузатая, будто бы наклонившаяся, того и гляди, осядет, осыплется темною грудой камня.

Сверзнись кто сверху…

…рыжая сидела в какой-то коморке, сжавшись в комочек, и мелко дрожала. Она смотрела на свои руки, на которых застыли пятна крови.

Чужой.

— Она испытала сильнейшее нервическое потрясение, — сказал целитель, приставленный к рыжей. Он разминал руки, и тонкие пальцы шевелились, и движения их вызывали тошноту. — В совокупности с ментальным воздействием оно привело к тому, что девушка пребывает в шоковом состоянии. Ей настоятельно рекомендован покой и строгая молочная диета. Никакого мяса. Никаких потрясений.

— Почему? — голос рыжей звучал глухо.

— Потому что нервная система женщин куда более хрупка, нежели мужская…

— А мяса почему нельзя?

— Потому что оно тлетворно влияет на естественные процессы, происходящие в женском теле.