Охота на охотника

— Вот будет время узнать получше… целая жизнь.

Только, мнится Лизавете, может быть она короткой, хотя и полной событий, правда, от любви далеких. А в роман надо будет приключений добавить, опасностей всяких там смертельных, читательницы это любят, главное, чтоб герой героиню красиво спасал.

— У меня приданого нет, — возразила Лизавета. А Димитрий отмахнулся:

— У меня есть.

— И титула!

— Свой имеется.

Нет, не может быть, чтобы он всерьез… он же ж… кто он, а кто Лизавета? Это шутка и крайне дурная, если так…

— Успокойся уже, — Димитрий сел на кровать и руку Лизаветину взял, правда, вовсе не затем, чтобы поцелуями покрыть. Пульс сосчитал.

Хмыкнул.

Произнес с немалою обидой:

— А мне казалось, что я завидный жених.

— Завидный, — согласилась Лизавета, руку под одеяло пряча. — Очень завидный. Только… вы же понимаете, что я… и вы… и будут говорить…

— Пускай себе говорят.

— Нет, — она тряхнула головой. — Неправильно все это… понимаете, сейчас тут происходит… всякое происходит… и я тут… и вы… и кажется, что это любовь. А потом все закончится, и вы поймете, что не такую жену себе искали. И при дворе меня не примут. Точнее примут, куда денутся, только… я здесь не приживусь. Не мое это.

— А что твое? — он спросил это без раздражения, без злости, с искренним любопытством и… сочувствием?

Лизавета зажмурилась и призналась.

— Я не знаю.

— Чаю хочешь? — Навойский поднялся. — Тебе и поесть не помешает, сутки спала.

— Сутки?!

Завтра, выходит, бал… а у нее гость не обихожен и вообще…

— Не волнуйся, твоего зануду заняли. Там халат лежит. И вообще, пользуйся, чем надо. А чего нету, то и говори, принесут…

…и стало быть, тайны в Лизаветином местонахождении нет никакой. Она вздохнула, пытаясь вызвать к себе жалость, но не вышло. Придуманный граф кривлялся, а сиротка, девушка на редкость непоколебимых моральных устоев, укоризненно качала головой: эк Лизавету угораздило-то.

Теперь ей и в самом деле только жениться.

В смысле, замуж выходить.

И тетушка порадуется, давно уже отчаялась пристроить Лизавету в хорошие руки. В ванной перед зеркалом, в котором отражалась растрепанная девица с опухшим лицом Лизавета призадумалась, можно ли руки Навойского считать в достаточной мере хорошими и что будет, если она согласится.

Выйдет замуж.

Переедет во дворец… и… дальше что? Димитрий, как работал, так и продолжит работать, в этом деле жена не помеха. А Лизавете что? Вечера.

Суаре.

Салоны.

Наряды и шляпки. Те самые выставки георгин, скачки и почти неприличные для дам благородного сословия петушиные бои. Дети, которых передадут в чужие руки, ибо собственными воспитывать некомильфо, и вообще при дворце детям не место.

Нет.

Она… она не хочет так.

Рыжая вышла такая… серьезная?

Мрачная.

Решительная.

Димитрий вздохнул: вот ведь, наверное, надо было озаботиться розами, правда, в свете последних событий у него на розы почесуха начинается. Тогда кольцо.

Какое-нибудь поизящней.

И с камнем.

На помолвку принято с камнем дарить и желательно, чтоб покрупнее, пофамильней.

— Извини, — рыжая отвела взгляд, присаживаясь на краешек стула.

Халат запахнула.

Халат собственный Димитрия, и ей великоват, вон, шейка тонкая торчит, ключички выглядывают и полосочка кружева под ними. Прядка рыжая к шейке ласкается, и так тянет ее поправить.

— Понимаешь, — рыжая смотрела на руки, а Димитрий — на прядку.

И на кружево.

И мысли в голове бродили недостойные благородного человека, которому полагается неудачи переносить стоически.

— Ты мне нравишься, — выдохнула рыжая и покосилась. — Очень нравишься… непозволительно даже…

— Кем?

— Что?

— Кем непозволительно.

— Приличиями! — она слегка покраснела, и выглядело это очаровательно. — И вообще не перебивай! Я тут… может… готовилась… и просто… кем я стану?

— Моей женой.

— А дальше? — рыжая склонила голову набок. — Допустим, я тебе тоже нравлюсь… то есть, наверняка, если ты решил предложение сделать, хотя мог бы… и без него. Вот. То есть, я не о том сказать собиралась. Я тебе нравлюсь?

Димитрий кивнул, так, на всякий случай, а то кто их, женщин, поймет, что в головах творится. Не кивнешь тут в нужном месте и все, смертельная обида.

— И допустим, мы поженимся… и потом… я буду нравится. Некоторое время. Пока не надоем. А после что? Ты будешь меня избегать? Или отошлешь куда подальше, чтобы не мешала? Или просто разъедемся, положишь содержание… я так не хочу.

— Я тоже, — согласился Димитрий, пробуя остывший чай. — Но ты говори, забавно получается.

Рыжая насупилась.

Вздохнула.

— Я… может, стану жить лучше… ты богат, а я нет… совсем… то есть, я не жалуюсь, я привыкла… но у меня есть дело. И оно мне нравится. Я просто не смогу играть в здешние игры… все эти… нет, я понимаю, что многое делают… то есть, наверняка имеются занятия серьезные, вроде тех же попечительских комитетов, приютов, лечебниц, за которыми надо приглядывать. Это не мое! Я могу, но не мое…

Она замолчала, явно расстроенная.

И Димитрий спросил:

— А что твое?

Сидит вот.

Глядит.

Разглядывает. Хорошо, что не смеется, потому как насмешки Лизавета бы не вынесла. Точнее, вынесла бы, конечно, куда ей деваться, но не от него и… и спрашивает.