Охота на охотника

Где-то там, далеко, укрытый на балкончиках, играет оркестр.

Душно.

Веера трепещут.

Балконные двери приоткрыты, но за ними маячит охрана. И Лизавета крутит головой, но не видит…

— Кого ищешь? — князь выныривает из толпы, чтобы удостоится презрительного взгляда Вольтеровского. Правда, Лизавета уже успела убедиться, что взглядом этим он удостаивает без исключения всех людей, а потому закралась мыслишка, что взгляд этот, как и вся презрительность, есть не более чем маска усталого человека, не желающего вступать в пустые беседы и вовсе тратить силы на людей иных.

— Тебя, — Лизавета приняла предложенную руку, заработав еще несколько преудивленных взглядов.

Да уж, средь блистательных кавалеров, которых на бал слетелось, что мух на мед, скромный чиновник пусть и в парадном, но изрядно поношенном, а местами откровенно тесном мундирчике гляделся на редкость нелепо. И очочки эти в роговой оправе.

Ужас ужасный.

— Я волновалась.

— Выходи замуж, — отозвался князь, очочки поправляя. И носом этак дернул, смешно. — Я тебе тогда амулетик один подарю… всегда сможешь понять, где я.

— А сейчас не подаришь?

— Молодой человек, — милейшая Ангелина Платоновна поспешила вмешаться. — Вам не кажется, что подобные знаки внимания не совсем уместны в нынешних обстоятельствах…

— Это моя невеста, — князь выдержал взгляд и даже сумел изобразить преглупейшую улыбку.

И неловкая.

И растерянная.

Этакая, будто бы до сих пор не способен он поверить своему счастью.

— Но все же…

— Простите, — в руку Лизаветы скользнуло что-то плоское и округлое, навроде монетки. — Но мне и вправду пора… дела…

— Береги себя, — сказала Лизавета.

А ей улыбнулись, и совсем иначе, светло и ясно: мол, поберегу, несомненно, но и ты тоже…

— Конечно, это не мое дело, — Ангелина Платоновна смотрела вслед неприметному чиновнику, которого просто-напросто быть не могло в этаком чудесном месте, как дворец, неодобрительно и даже с некоторым удивлением. — Однако вы себя недооцениваете. Поверьте, деточка, вы способны составить куда более удачную партию. Конечно, возраст у вас уже не юный, но титул… и расположение к вам Ее императорского Величества…

— Ты совершенно права, — Вольтеровский переложил трость в другую руку. — Это не твое дело.

— Но девочка совершает ошибку!

— Это ее ошибка.

— Ваши родители…

— Я сирота, — Лизавета закрыла глаза, успокаиваясь. А кругляш в ладони нагрелся. — И это не ошибка…

…тем более, что она еще не согласилась.

Пока.

Свяга не слушала человека, который что-то говорил, должно быть важное или даже может быть интересное. Иногда он трогал свягу за рукав, силясь обратить внимание, и тогда она кивала и улыбалась.

С людьми это помогало.

Если кивать.

И улыбаться.

Человек улыбался в ответ и продолжал говорить.

Мужчина.

А с ним три женщины. Одна постарше. Ее лицо темно, как и волосы, а душа смятенна, а вот две других светятся. И мужчина тоже. И смотрит на дочерей с любовью. Сказать ему, что в них нет его крови? Похожая, да, имеется.

Брата?

Отца? И не потому ли так кривится женщина, когда задерживается взглядом на том, с кем обещала разделить жизнь. Впрочем, свяга привыкла уже, что люди к обещаниям относятся с удивительной легкостью.

Она вздохнула.

Неспокойно.

Мир замер, словно перед ударом. И свяга вытянула руку, касаясь незримой струны.

— Да она тебя не слушает совсем, — не выдержала смуглая женщина, о которой поручили заботиться, но делать этого совершенно не хотелось, потому что женщина своей злостью отравляла мир. — Нелюдь треклятая…

— Милая, нельзя же так…

— А как можно? Сколько мы здесь торчим. Настя, не горбись, я сказала! И перестань так улыбаться, ты не лошадь, чтобы всем зубы показывать. Шурка, а ты ржешь, как пьяный гусар…

…злость свяга забрала.

Это просто.

И наверное, все-таки надо сказать, объяснить как-то, что иные тайны душу разъедают. Вон, от нынешней лишь кружево осталось.

— Признайтесь, — свяга заглянула в темные человеческие глаза. — И вам станет легче.

— Что?! — в них мелькнул страх.

— Если будете и дальше молчать, то умрете, — у нее всегда получалось плохо с объяснениями. И Асинья ткнула пальцем в грудь, где свернулась комком болезнь. Еще немного и разнесется, расползется по телу, сожрет всю несчастную вместе с бессмысленными тайнами ее и терзаниями, и совестью, и ненавистью ко всем, кого она полагала виноватыми. — Скоро.

— О чем она…

— Ни о чем, — женщина, чье имя упрямо ускользало — все же в нечеловеческой крови были свои недостатки — резко захлопнула веер. — Говорю же, нелюдь… Шурка, перестань трогать свое лицо! Ты бы еще пальцы в нос засунула! Кто тебя такую замуж возьмет, а ты…

Дальше свяга не слушала.

Задумалась.

А если она сама расскажет, поверят ей или нет? Проверить несложно, хотя, конечно, родственная близость между мужчиной и девушками имеется и может смазать картину.

— Помоги, — Асинью тронули за руку и она отвлеклась.

Стена ускользнула, а вопрос остался нерешенным. Отец говорил, что люди не любят, когда кто-то вмешивается в их дела, но если все оставить, как есть, женщина умрет.

Это ведь плохо?

Или нет?