Охота на охотника (СИ)

Это он про ямы? Комендант прикинул. Первую еще в том месяце притопило, жить там вовсе невозможно, крысы и те сбегли. Двенадцатая осыпаться началась, пошла по плите трещина...

- Двадцать три.

- Отлично... и кормить в первые сутки не обязательно. Воду давайте, а вот остальное...

Квартирмейстер лишь головой покачал: непорядок. Контингент, на учет поставленный, беречь надобно, а то выйдет убыток, за который после сами ж особисты спрашивать стану.

- Это произвол! - взвизгнула девка и ножкой притопнула, рванулась, да только охрана удержала.

- Произвол? - особист повернулся к ней. - А как называлось то, что вы учинить хотели? Сколько б людей в давке погибло бы? Ходынское поле покоя не давало? Молчи уже...

Он развернулся и зашагал прочь, к воротам, которые охраняло две дюжины одаренных. Что он им сказал, комендант не слышал. У него своих забот хватало.

- Акимов! - голос разнесся над двором. - Проводи... постояльцев. И после ко мне...

...надобно послать за шубою.

И еще записочку поставить, чтоб не смела любезная Капитолина Фоминична из дому носу казать. И сестрицу свою, до забав охочую дюже, попридержала. А то ж мало ли что...

Глава 24

Глава 24

- А вы, милочка, уж извольте приодеть чего поприличней, - Вольтеровский оглядел Лизавету, не скрывая своего раздражения.

Блеснуло стеклышко лорнета.

Поджались губы. И бороденка, смазанная маслом, задрожала, надо полагать, исключительно от негодования. Супруга Вольтеровского лишь вздохнула и прижала к щеке кружевной платочек, всем видом своим демонстрируя женскую слабость.

- Всенепременно, - пообещала Лизавета.

...а лакеев он и вовсе загонял.

То ему завтрак нехорош, то китель парадный помяли, то сапоги недостаточно блестят, то еще какая напасть случилась. И о них он с превеликим удовольствием рассказывал Лизавете, будто чуял, что выхода у нее другого нету, кроме как слушать.

- Где это видано, чтобы во дворце девицы позволяли себе голыми ногами сверкать, - он был занудлив и несчастен в этом занудстве.

Ворчал.

Вздыхал. Тер платочком злосчастный лорнет, в котором не нуждался, ибо зрением обладал преотменнейшим. Прикладывал его к левому глазу, после, позабывши, к правому.

- Скажи, дорогая? - изредка он вспоминал о том, что не один здесь. И тогда высочайшего внимания удостаивалась супруга.

А с ним и неудовольствия, ибо была оная супруга отнюдь немолода, а еще полновата, неуклюжа и по-провинциальному проста. Эту-то ее простоту, вырывавшуюся наружу в обилии кружев да бантиков, немодной пышности наряда и какой-то общей неустроенности, Вольтеровский ненавидел всеми фибрами души.

Но сдерживался.

Во всяком случае при посторонних.

- Вы уж не серчайте на него, - Ангелина Платоновна, оказавшаяся на деле человеком предобрейшей души. - У Ганечки и прежде-то норов был крутоват, а ныне и вовсе разгулялся. Печенка болит. Я уж его и жиром медвежьим потчевала, и настойки гадючьей бутыль целую извела, а он все только ворчит... он хороший, на самом-то деле.

Она повторяла это время от времени и розовела.

Терялась.

Вздыхала и раскрывала огромнейший, верно от бабки доставшийся, веер, за которым и укрывалась, что от мрачного взгляду супруга, этакой заботы не ценившего, что от самой Лизаветы.

- Дура, - Вольтеровский, слыша разговоры о собственном здоровье, начинал гневаться, наливался краской, а глаза становились подозрительно желты. - Как есть дура! А говорили мне, не гонись за приданым...

И злой, он покидал покои, требуя оставить его в одиночестве.

Лизавета оставляла.

В конце концов, никто не требовал следовать за неприятным сим человеком неотступно. Она оставалась в гостевых покоях с Ангелиной Платоновной, которая уж точно нуждалась в поддержке и утешении. Ибо когда супруг уходил, пухлое лицо его жены вдруг покрывалось пятнами, а все три подбородка начинали меленько дрожать.

Ангелина Платоновна часто моргала, сдерживая слезы.

Она все еще стеснялась Лизаветы, робела перед нею, как робела и перед комнатными девками, и перед лакеями, и перед прочим всем людом, которого во дворце стало вдруг до невозможности много. А ведь празднества только-только начинались.

- Вы уж простите его, - в который раз произнесла Ангелина Платоновна. - Он ведь... он скоро уйдет и знает это. Вот и бесится.

- А целители?

Ангелина Платоновна, нынче обряженная в платье небесного колеру, щедро расшитое серебристым кружевом, лишь пожала плечиками.

- Говорят, что шансов нет. Мы ко всяким обращались. У нас есть деньги... скопил за службу-то...

И скромное это признание заставляло Лизавету отворачиваться. А зеркала в гостиной отражали не ее, но другую какую-то девицу, тоже рыжеволосую, тощую и с неприятным лицом.

- Деньги-то есть, а счастья... как не было, так и... - Ангелина Платоновна махнула ручкой. - Я Левоньке отписалась, чтоб приехал... а он ни слова в ответ. Услали на границу, а за что?

Удивление ее, непонимание были столь искренни, что Лизавета закусила губу. И вправду не понимает? Или...

- Он не виноват, - Ангелина Платоновна прижала мягкие ладошки к груди. - Я и Ганечке говорила, что мальчик не виноват... он хороший, славный... один раз оступился...