Охота на охотника (СИ)

И легкий загар, в обществе высшем почти неприличный, он подчеркнул, удивительным образом облагородив. И Лизавета, глядя на приятельниц, вдруг поняла, за что Ламановой платят этакие-то деньги безумные. Не за шитье, не за кружева, не за хитрый крой, но вот за само умение выбрать цвет и фасон, за талант удивительный преобразить любую.

Асинья в белом гляделась отнюдь не невестою. Тонкий золотой шнурочек петлей обвивал шею ее, спускался на спину, расползаясь узором. И Снежка, замерев перед зеркалом - в комнатах их было всего-то два - разглядывала собственное отражение превнимательно. Пальцем трогала. И палец этот убирала.

Молчала.

И было ее молчание опасным.

- Не волнуйся, - Таровицкая, которой досталась яркая травянистая зелень, коснулась Лизаветиной ладони. - Во-первых, папенька сказал, что в город согнали такое количество магов, что, случись бунт, хватит выжечь дотла...

- Успокоила, - фыркнула Одовецкая.

- ...или в сон погрузить...

- Уже лучше.

- Во-вторых, сомневаюсь, чтобы князь проявил подобную недальновидность. О твоих позаботятся, - Таровицкая прикусила губу. - А отец там... у него сердце болит, а он все равно там. И дед тоже. Куда ему лезть? И мама... я просила, чтобы хотя бы она... так ведь служба.

- Служба, - Аглая обняла Таровицкую. - И моя бабушка так сказала... я с ней хотела.

- Тоже не взяли?

- Сказали, что будет еще время... и что лучше нам быть ближе к цесаревичу.

Горестно вздохнула из темного угла Дарья, которая и в ярко-алом наряде умудрялась оставаться незаметною. И лицо ее вдруг сделалось таким, будто она вот-вот расплачется.

- Толпу уже пытались поднять, - Таровицкая не стала высвобождаться из объятий, но чуть подвинулась, пропуская Аглаю к зеркалу. - Стой смирно, тебе эта коса не идет... вот неужели никто не учил?

- Кто? - хмыкнула Одовецкая, позволяя избавить себя от шпилек. - Думаешь, при монастырях курсы есть? Куаферские?

Шпильки ссыпали Лизавете в руку.

- Так что там...

- Мне, когда от папеньки записку передали... так вот... дядька-то меня сызмальства знает, поэтому отпираться не стал. Сперва пустили слух, будто подарков на всех не хватит, мол, буфетчики их только своим и раздают...

Она ловко разбирала прядки, соединяя их вместе, хитро закручивая и скрепляя собственною силой.

- Толпа-то и поперла, еще и менталисты подстегнули... их с большего-то, конечно, повыбивали, но те которые остались... не крутись, иначе неровно получится.

Лизавета молча подавала шпильки.

Что об этом напишут? И напишут ли? Или как тогда, много лет тому, промолчат стыдливо, сделавши вид, будто бы ничего этакого, кровавого, не было? Ах, неспокойно...

- Наши-то их остановили и угомонили... трое, правда, со срывом оказались, только...

Она ничего не сказала.

Но и говорить нужды не было, каждый в комнате понимал: это лишь начало.

- Плохо, - Авдотья покрутила крохотный ридикюль. - Револьверов мало...

- Ничего, - Таровицкая закончила с Аглаиной прической и выпустила язычок огня. - Мы и без них, если что... Лизавета, ты следующая. Не хочу тебя обижать, но с тем, что у тебя на голове сейчас, в люди выходить категорически невозможно...

...и вот теперь Вольтеровский разглядывал результат трудов Таровицкой, не скрывая своего скептицизму.

- Чернь, - вздохнула Ангелина Платоновна, раскрывая веер, который занял едва ли не половину экипажа. - Совершенно не понимаю, как их вообще допустили к празднествам...

Экипажи шли через дворцовую площадь, заполоненную людьми от края до края. И время от времени останавливались, когда наследник вставал, чтобы поприветствовать народ. Толпа отвечала ему грозным ревом, заставлявшим Ангелину Платоновну вздрагивать, а Лизавету думать, что зря он от револьверу отказалась.

С револьвером было бы куда как надежней.

- Не дрожите, - сказал Вольтеровский. - Они радуются... пока.

И трость свою переложил, провел по ней, с виду простой, ладонью. Вздохнул.

- Если вдруг случится... какая неприятность, вы будете делать, что я скажу. Верно?

Лизавета кивнула.

- Без споров. Истерик. И слез. Без того, чтоб страдать о платье или там туфлях... каблуки высокие?

Лизавета приподняла ногу, демонстрируя туфельки, сшитые из золотой же, в тон платью, парчи. Каблучки у них были, но совсем махонькие, этакие и гувернантке позору бы не учинили.

- Отлично, - Вольтеровский туфли одобрил. - Тогда не скидывайте. Если потеряете вдруг, то... помните, голова, она всегда дороже...

- Ганечка, что ты такое говоришь!

- Правду, - он потер переносицу. - Боже, если бы ты знала, как я устал...

Он пошевелил пальцами, будто разминая затекшую руку.

А ногти желтые.

И кожа с желтизной. Сейчас-то незаметно, поскольку на руках положенные уставом белые перчатки, да и вовсе полумрачно в экипаже.

- Если жив останусь, то в отставку подам... уеду...

- Куда?

- В монастырь, - рявкнул Вольтеровский, - грехи замаливать... вот только слез не надо.

- Ты... ты нас бросаешь?

Лизавете было неловко, и странное дело, эта вот неловкость отлично отвлекала ее от всяких страхов. Она сидела тихонько, не желая мешать этому разговору, который, быть может, в иных условиях и не состоялся.