Охота на Овечкина

– Ты сказал Ловчему там, у костра, что не хочешь возвращаться к себе, – заговорил вдруг отшельник, и Михаил Анатольевич вздрогнул. Откуда он знает? – Ты убежал из дому и убежал от самого себя – так ты надеешься. Но вот он ты передо мною, и душа твоя так же пуста, как и твой покинутый дом. От себя не убежишь, сынок, это давно известно. Когда-нибудь ты должен будешь вернуться в свой дом и наполнить его жизнью и светом, изгнав пустоту и страх. Только так, и не иначе.

Захваченный врасплох очевидной осведомленностью отшельника обо всех его делах и мучительных переживаниях, Овечкин заерзал на табуретке.

– Я не могу…

– Но ты должен. Ты ведь понял, о чем я говорю?

– Да, но…

– Сейчас ты не в состоянии этого сделать, конечно. Твое бегство будет продолжаться до тех пор, пока не наполнится душа. Ты слишком долго пытался отгородиться от жизни, и потому теперь она обрушится на тебя всей своей полнотой и тяжестью. И тебе нелегко придется – не только с непривычки, но и потому, что на твою долю выпадет действительно слишком много. Может быть, ты и не выдержишь. Но тебе некуда деваться. Если выдержишь – станешь человеком. Не выдержишь – жизнь продолжится в другом месте, в другое время. Но этот урок ты усвоить должен, и ты усвоишь его, не в этой жизни, так в следующей.

Михаил Анатольевич больше уже ничему не удивлялся. Как ни странно, но он прекрасно понимал, о чем говорит отшельник. Как будто и сам уже знал все это, знал с той самой минуты, когда увидел серебряную луну в светлых небесах над спящим садом, или, может быть… он забыл, в какой именно момент своих ночных похождений ощутил вдруг близкую полноту жизни, пугающую и прекрасную, как гигантский морской вал, нависший над головой, сверкающий в солнечных лучах и готовый обрушиться и погрести его под собою. И сейчас, когда он услышал слова отшельника, воскресившие в памяти это мгновение, волосы шевельнулись у него на затылке от восторга… и страха.

Ибо сразу же вслед за тем он явственно осознал, что быть ему погребенным под всей этой красотой безвозвратно. Куда уж маленькому слабому человечку, трусливому и беспомощному…

– Я точно не выживу, – с горечью сказал он.

Отец Григорий задумчиво покачал головой.

– Как знать! Ты многого не ведаешь о себе, как и всякий другой человек. Знаешь ли ты, например, что заставило тебя прятаться от жизни целых тридцать пять лет?

Михаил Анатольевич непонимающе посмотрел на него.

– Если я был таким от рождения, откуда же я могу это знать?

– А что было до твоего рождения?

Овечкин растерялся окончательно.

– То есть? А, вы, должно быть, говорите о внутриутробном развитии… помнится, я что-то читал об этом….

Отшельник, откинув голову, от души расхохотался.

– Читать-то ты читал, не сомневаюсь. И еще не сомневаюсь, что, не проследи я за тобой, ты выйдешь из моего дома и прямиком отправишься к Ловчему с Пэком – просить, чтобы тебя пропустили в мир, о котором я тебе рассказал. К саламандрам и феям.

Михаил Анатольевич открыл было рот и тут же закрыл его снова. Он вроде бы совсем еще не думал, что будет делать, когда уйдет отсюда, но, услышав слова отшельника, понял, что именно так и собирался поступить…

– В сказку захотелось, – посмеиваясь, продолжал старик, и Овечкин густо покраснел. – Ну-ну. А говоришь, слабый и трусливый. Я ведь сказал тебе, среди всего прочего, что это опасный мир. Однако ты предпочел этого не услышать.

– Вы меня совсем запутали, отец Григорий, – пролепетал Овечкин, опуская голову.

– Отнюдь! – весело сказал отшельник. – Только ничего не выйдет, сынок. Во-первых, Ловчий с Пэком сейчас злы на тебя и ни за что и никуда не пропустят. А во-вторых, я за тобой прослежу, уж не сомневайся. Вернешься ты отсюда прямехонько в Таврический сад. И дам я тебе адресок одного выученика моего, Аркаши Каверинцева. Скажешь, что ты от меня, и он приютит тебя на первое время. А там видно будет. Пока что ложись, отдохни. До утра всего ничего осталось.

Он легко поднялся с лежанки и взял со стола керосиновую лампу.

– Пойдем, на сеновале тебя устрою.

– Погодите, – сказал обескураженный таким прозаическим окончанием разговора Михаил Анатольевич, с трудом опуская на пол отсиженные ноги. – А что же было до моего рождения?

Отшельник остановился на пороге и бросил на него насмешливый взгляд.

– Много будешь знать, скоро состаришься. Ни к чему тебе пока что это знание. Да ты мне и не поверишь, чего доброго…

– Но вы же знаете, – упрямо сказал Овечкин, уверенный, что так оно и есть. – Кто вы, отец Григорий?