Охота на пиранью

Сев за руль, зажег на минутку свет и впервые за много дней узнал, какое сегодня число. Часики у Федора были роскошные — показывали числа и дни недели, а окромя того были снабжены календарем, нарисованным на циферблате, и двумя кнопками, перемещавшими диски с обозначениями года и месяца. Раньше просто не выдалось времени на все это глянуть…

— Пива хочешь? — спросил он.

— Ага.

— Таскай жестянки из рюкзака. И мне открой. Знаешь, какое сегодня число? Пятое сентября, вторник… нет, банку в окно не выбрасывай, под ноги кинь. К чему тут оставлять свои пальчики? Значит, пятое сентября, дети в школу давно пошли… а у меня еще целых одиннадцать дней отпуска, да и у тебя тоже.

Он тронул машину, на сей раз без опасений включив дальний свет. Вел одной рукой, временами прихлебывая пиво из холодной жестянки и мурлыкая давнюю песенку господ засекреченных морских офицеров:

По Пикадилли шпарят танки,
И королева на Лубянке,
И тут же в Темзе тонут янки,
И в стратосферу валит дым…

Сам он никогда не строил наполеоновских планов, а вот Морской Змей, еще будучи старлеем, не единожды выдавал по пьянке свою заветную мечту: когда начнется, вынырнуть со своим взводом из Темзы, как чертик из коробочки, и по всем правилам, как учили, моментально взять штурмом что-нибудь такое историческое, типа парламента, разгоняя пинками под зад сэров и милордов, чтобы не путались под ногами. За что его и прозвали Кромвелем, это потом он стал Морским Змеем, но долго еще верил, что однажды начнется все же…

…Они ехали часа три. Звезд на небе становилось все больше, а дождевых облаков — все меньше, наконец вынырнула и луна, уже самую чуточку пошедшая на ущерб, но все еще яркая, почти круглая. Дорога почти не петляла, и машина неслась навстречу луне, а та, как положено, оставалась на месте, ничуть не приблизившись. Справа и слева появились сопки. Дорога шла то на подъем, то под уклон. Однажды они оказались на самом натуральном перекрестке — дорогу почти под прямым углом пересекала другая, поуже. Земля там была уже совершенно сухая, и Мазур, посветив фонариком, побродив немного, легко высмотрел следы шин. Но сворачивать, понятно, не стал.

Снова длинный, пологий подъем. Когда он кончился и «Нива» устремилась вниз по столь же отлогому спуску, впереди тускло блеснуло что-то протяженное, ровное, гладкое…

Мазур остановил машину, легонько подтолкнул локтем Ольгу — она, вдоволь насосавшись пивка, подремывала:

— Подъем!

— Что такое? — мгновенно очнулась боевая подруга.

— Не что, а кто, — сказал он обрадованно. — Поздравляю. Впереди — Шантара-матушка…

И нажал на газ. Тайга впереди расступалась, еще одна дорога, только гораздо шире, пересекала тракт, тянулась вдоль берега, отделенная от него неширокой полосой сосен. Мазур сбросил газ. Слева показалось низкое, широкое кирпичное строение с крышей из бетонных плит — окна зарешечены, на двустворчатой двери два громадных замка. Какой-то склад. Куда-то в тайгу, влево, уходят от крыши электрические провода, числом четыре. Ну вот, полная цивилизация…

Мазур подогнал машину поближе к берегу. Выключил мотор, загнал патрон в ствол «Макарова», прихватил бинокль с заднего сиденья.

— Пойдем прогуляемся? — и заботливо спрятал в карман ключи от машины — как-никак вокруг цивилизация началась…

Прежде всего направился к складу, обошел его вокруг. Над входом — тусклая лампочка в металлическом «наморднике». Стекла в окнах мутные, то ли грязные, то ли крашеные, так что не рассмотреть ничего внутри. Он вернулся назад еще метров на пятьдесят, но так и не увидел сквозь непроницаемую стену тайги, куда ведут провода, а тропинок там не было.

Пошел к берегу. Ольга уже стояла на краешке солидного, основательного причала — берег забран в бетон на протяжении метров двадцати, заасфальтирована обширная площадка. Метрах в пяти внизу неспешно, едва слышно журча и побулькивая, струится поток.

Перед ними во всей красе и мощи раскинулась Шантара — великая река, «медленная вода» на одном из местных языков, открытая казаками аккурат перед Смутным временем и потому забытая Москвой на четверть века, до лучших времен; Шантара, протянувшаяся от монгольской границы до Северного Ледовитого океана, где-то загаженная радиацией, где-то превратившаяся из-за воспетых поэтом Евнушенко ГЭС в незамерзающие зимой многоверстные, исполинские лужи, но все еще полная дикой мощи и дикой прелести, потому что человек до сих пор оставался по сравнению с ней мал, ничтожен и мелкопакостен…