Охота на пиранью

— Богомерзкое изобретение, — бросил Кузьмич, брезгливо оглянувшись на полку с презервативами.

— А нельзя ли упаковочку этого самого богомерзкого? А лучше две.

— Сокол, да ты, никак, на приятное времяпровождение настроился? ты у нас, говоря книжным языком, оптимист…

— Жалко тебе, что ли? Для хорошего-то человека?

Кузьмич подумал, недоверчиво, подозрительно косясь на Мазура, явно гадая, нет ли тут подвоха или очередной военной хитрости. Мазур смотрел на него честным, открытым взором и легкомысленно ухмылялся.

— Да ладно тебе, старый хрен, — сказал он дружелюбно. — Не для блуда прошу, для законной жены…

— Законная — это венчаная, — огрызнулся Кузьмич, подумал еще и двумя пальцами, словно дохлого мыша, достал с полки упаковку. — Хватит тебе десятка за глаза.

Мазур не клянчил далее — спасибо и на том… Упрятал в карманы бутылку, упаковку, спросил:

— Компаса мне не полагается?

Кузьмич расплылся в улыбке:

— Уж компаса, извиняй великодушно, не положено… Ты где видел оленя с компасом?

— А все остальное? Мне твой барин обещал всякую полезную экипировку, вплоть до нагана…

— В вертолете получишь рюкзачок. Отнесут твой багаж в железну птицу, как за барином, когда прилетите, получишь. Я ж себе не враг — наган тебе в руки прямо здесь давать…

— Да ты и не давай, — сказал Мазур. — Ты к решеточке поближе подойди на секунду… Мне и того хватит.

— Пошути, пошути напоследок, — философски сказал Кузьмич. — Оно и пользительно… Потом шутить-то времени не будет, на бегу разве что будешь с белками перешучиваться.

— Слушай, Кузьмич, — сказал Мазур серьезно. — Вот скажи ты мне напоследок — какой во всем этом лично твой интерес? Как ни гадаю, понять не могу…

— Жизнь — и есть жизнь, — отрезал Кузьмич. — И не бывает в ней особого интереса. В том смысле, какой ты подразумеваешь. Все живут как умеют. Такая философия… Ладно, поговорили. Ты повернись-ка спиной, руки сложи и в окошко просунь, я тебе, уж прости, браслетки защелкну. На всякий случай. Вдруг ты за вертолетные рычаги умеешь дергать не хуже наших мальчиков. Про вас, десантничков, каких только страстей ни рассказывают… Давай руки.

Мазур повернулся спиной, просунул руки в окошечко. Звонко лязгнула сталь.

— Там к ним на бечевочке ключик подвешен, — сказал Кузьмич. — Сами уж будете друг друга распечатывать, как окажетесь на месте. Давай и ты руки, голубушка. Нет, точно так же — за спиной сложи…

— Она ж вертолета водить не умеет, — сказал Мазур.

— Зато тебя расстегнуть может в вертолете, как верной супруге и полагается…

— Протягивай руки, супружница Рэмбо, — кивнул Мазур. — Потешь старичка. Ох, как я жажду, Кузьмич, чтобы мы с тобой еще раз встретились… В этой жизни, я имею в виду.

— А мы, сокол, и в той не встретимся, — убежденно сказал Кузьмич, защелкивая наручники на Ольгиных запястьях. — Дороги разные… Ну все, шагайте на свежий воздух, других пора в путь снаряжать…

Мазур смотрел на него, запоминая навсегда. И сволочной старичок дрогнул-таки под его взглядом — опустил глаза, потеребил бороду, крикнул в коридор:

— Веди, голубь, нечего им тут прохлаждаться!

Они вышли под безоблачное небо — яркие, как новогодние игрушки. По команде конвойного двинулись за ворота, прошли под не значившимся ни в одном геральдическом справочнике флагом, ввиду безветрия повисшим тряпкой (несомненно, плод творческого гения самого Прохора Петровича). Подчиняясь команде, остановились метрах в двадцати от стамовника, возле кучки небольших рюкзаков — пронзительно-красных с белыми полосками. Интересно, в каких магазинах столь яркую экипировку выбирали?

Возле рюкзаков, дымя сигаретой, прохаживался белобрысый — все в той же черной форме, золотые погоны нестерпимо сверкали на солнце. «Полковник» был единственным из здешних, кого Мазур видел курящим.

— Дай сигаретку, оберст, — сказал он, медленно усаживаясь на траве.

Ничуть не чинясь, полковник вынул небольшой серебряный портсигар, определенно старинный, сунул Мазуру в рот сигарету и поднес зажигалку. Ухмыляясь, сказал:

— Выложись, майор, как Папа Карло. Там кое-кто из морально нестойких положил глаз на твою девочку, а эта вяленая вобла — на тебя самого. Феминистка, сучка, считает, будто и бабы имеют право со спокойной совестью мужиков насиловать…

— Издеваешься? — спросил Мазур.

— Разжигаю в вас боевой дух и серьезное отношение к делу, — сказал белобрысый, пожалуй, и в самом деле без особенной издевки. — Правила известны? Вертушка вас всех выбросит, потом вернется, отсчитают ровно час — и полетят высаживать охотничков. — Он пнул один из рюкзаков, лежавший наособицу. — Прохор Петрович велел передать, что слово он держит. Наганчик здесь. Жалеть никого не надо, поскольку тебя самого никто не пожалеет…

Послышалось железное клекотанье, и из-за деревьев показался вертолет. Приземлился метрах в десяти, хлестнул упругий ветер, смахнувший с полковника фуражку, — и тот едва успел ее подхватить. Вскоре лопасти замерли, к ожидающим направились знакомые рожи — капитан и два солдата, зацапавшие Мазура с Ольгой в плен. Увидев Мазура, капитан насмешливо поднес к козырьку два пальца: