Охота на сопках Маньчжурии

– Остолопы!.. Кто разрешил?!.. Негодяи!.. Почему без приказа?!.. Мерзавцы!!.. Да как посмели?!.. Шваль!!.. Чёрт знает что!!!.. Кретины!!.. Да господин генерал за это!!!.. Свиньи!!.. Нашли время!!!.. Ублюдки!!..

Короче говоря, было понятно, что в те далёкие времена, «когда царей по всей земле было полно и в словах лишние буквы писали», армейская ругань звучала как-то пресно, скучно и излишне литературно. Далеко им ещё было в этом смысле до Рабоче-Крестьянской Красной Армии…

А в остальном ясно было, что, во-первых, господина штабс-капитана выбесило то, что его разбудили и отправили выяснять причину инцидента, а во-вторых, он, похоже, был не в восторге от того, что здесь увидел, – раз уж ни единого слова похвалы или одобрения из его уст не вылетело. Спрашивается, а чего он ожидал? Что вооружённые японцы просто так сдадутся?

Между тем солдаты выстроились в одну шеренгу у дороги, по команде унтера взяв на караул, но господин штабс-капитан не соизволил подъехать ближе. Он лишь брезгливо поглядел из-под лакового козырька фуражки на сложенных рядком на обочине покойников, кучку трофейных винтовок и ранцев, отдельно от которых стоял, траурно опустив ствол к земле, гочкиссовский пулемёт, скорчил недовольную гримаску и что-то сказал своему кучеру. Засим его экипаж развернулся и, набирая скорость, покатил обратно, туда, откуда приехал. Всё время державшийся на почтительном расстоянии казачий конвой устремился следом.

Глядя на этого урода в мундире, даже как-то не верилось, что здесь, в Порт-Артуре, есть и вполне толковые офицеры, которые искренне болеют за общее дело и даже изобретают миномёты и разные там «эрзац-установки для залповой стрельбы», слепленные из нескольких винтовок…

Ну а мы с «коллегами» продолжали застенчиво перетаптываться возле брички. Всё время явления штабного посланника я старался держаться максимально в тени, и, кажется, он меня, слава богу, не заметил. А то мог вопросить: что это, дескать, за посторонние на плацу? Ну и заодно попросить на хрен с пляжа.

Между тем выслушавший положенную порцию ебуков поручик Проломов вернулся к нам.

– Господа, а отправляйтесь-ка вы лучше восвояси! – вполне ожидаемо объявил он раздражённым тоном (насчёт «на хрен с пляжа» я, оказывается, угадал). – Нечего вам тут более делать! О вашем поведении я доложил, и, если к вам будут какие-то вопросы, вас непременно вызовут! Честь имею кланяться!

И, высказав всё это, он окончательно потерял к нам интерес, поворотил коня и поехал себе. В густой, высокий гаолян. Надо полагать – вправлять мозги бессловесным подчинённым.

Спорить с ним господа офицеры, разумеется, не стали. Видимо, как и я, понимали, что подобное обычно выходит себе дороже, тем более что всё, что могло, уже и так случилось.

Мы вернулись на жёсткое сиденье брички. Ни в неё, ни в лошадок ни одна японская пуля, слава богу, не попала.

Митрич развернулся, зычно крикнул своим коняшкам традиционное:

– Н-но!

И мы поехали.

Приключение, можно сказать, закончилось, но наше возвращение оказалось довольно долгим и хлопотным.

Сначала нас, против ожидания, тормознули на уже знакомом посту с будкой и шлагбаумом, где теперь бдели десяток явно разбуженных по тревоге вооружённых пехотинцев (спросонья солдатики откровенно позёвывали и по поводу и без повода бряцали винтовками) во главе с подпрапорщиком.

Крестьянского вида подпрапорщик довольно долго выспрашивал у нашего дорогого капитана подробности на тему, кто мы, куда едем и откуда (они здесь слышали оружейную стрельбу впереди и явно занервничали, тем более что телефона у них не было), потом послали куда-то вестового с запиской, а когда гонец возвратился, подпрапорщик ещё довольно долго просил Брдыч-Муранского, читавшего при свете керосинового фонаря принесённую записку, непременно куда-то заехать, потому что это, дескать, чьё-то там строгое распоряжение. Пока тянулась вся эта бодяга, Зиновьев нагло задремал, а небо начало медленно светлеть. Ну и ночка…

Наконец суровые стражи ближних подступов к дальневосточной цитадели пропустили нас. Но поехали мы опять куда-то не туда.

Сначала немного попетляли по тёмным городским улицам, затем остановились у какого-то казённого одноэтажного здания с сонным часовым у входа. Брдыч-Муранский слез с брички, приказав Митричу ждать его, и вошёл в здание, где пропал на довольно долгое время. Его не было, наверное, больше часа – похоже, он действительно кому-то докладывал о своих неожиданных ночных подвигах. Может, устно, а может, и рапорт писал, практически в стиле А. С. Пушкина – при свечах, гусиным пером…

Потом он наконец вышел (грустным или озадаченным Брдыч-Муранский при этом не выглядел), и мы медленно поехали дальше. Уже по пути господин капитан неожиданно объявил, что как-то вдруг передумал ехать к себе на квартиру.