Охота на убийц. Как ведущий британский следователь раскрывает дела, в которых полиция бессильна

Это желание браться за самые сложные дела неизбежно приводит к тому, что мне не всегда удается заполучить ответы для своих клиентов. В этом моя самая большая проблема: я очень плохо переживаю неудачи. Если берусь за что-то и не удается прийти к цели, я чувствую, что не справился. Я корю себя, и это меня изводит. Даже если получается продвинуться в деле, как никому прежде, и дать семье жертвы хоть какие-то ответы – или хотя бы сделать так, чтобы их услышали, когда они уже потеряли всякую надежду, – я все равно плохо переношу любую неудачу.

Мной движут не деньги: если бы дело было в них, я бы этим не занимался. Как уже говорил, я помогаю слишком многим людям, чтобы на этом можно было разбогатеть: в большинстве случаев приходится брать значительную часть расходов на себя. Некоторые поездки я оплачиваю из собственного кармана – например, чтобы добраться до места преступления и своими глазами на него посмотреть. Я беру на себя подобные издержки, зная, что имею способность к раскрытию преступлений. Если я могу дать людям, которых подвели власти, искомые ответы, почему бы не попробовать?

Возьмем, к примеру, дело Джессики Эрл. Когда я встретился с ее родителями, Валери и Джоном, они уже десять лет не общались со СМИ. «Мы больше не даем интервью», – сказали они мне во время нашего первого разговора. Поговорив по телефону, я отправился увидеться с ними лично, и мы побеседовали. Я попросил их подумать над тем, что мы предлагаем сделать в отношении их дела, и они сразу же ответили: «Нет никакой надобности об этом думать, вы уже нас во всем убедили, и мы готовы с вами работать».

Я осознаю, какая это честь – стать в каком-то смысле частью их жизни. Разумеется, важно оставаться объективным, но между нами возникла определенная связь. Я хочу им помочь, преуспеть ради них – вот как это устроено. Хочу, чтобы люди вроде Эрлов были услышаны. Чем больше времени проходит с момента исчезновения близкого, тем больше забывают о его родных, и им приходится постоянно напоминать о себе, чтобы этого не случилось. Кто станет браться за дело 1975 года, когда так много актуальных расследований?

Я давно понял, как бывает полезно отдохнуть от мыслей о какой-то конкретной проблеме по тому или иному делу. Удивительно, но когда я возвращаюсь к ней, решение зачастую каким-то чудом приходит само собой. Полагаю, многие люди, с которыми я работаю – как мои помощники и коллеги, так и клиенты, – тоже это ощущают. Бывает очень важно отдохнуть от дела – иногда даже несколько месяцев, – а потом снова взяться за него со свежей головой. Такой перерыв позволяет всем взглянуть на многие вещи по-новому.

Одна из самых распространенных проблем, с которой я сталкиваюсь, работая с клиентами, – желание раскрыть дело как можно быстрее, и их можно понять, особенно если оно тяготило их многие годы. Порой, узнав о моем участии, они ожидают, что я сразу же его раскрою и сделаю программу об этом всего за два-три дня. Приходится объяснять, что не все так просто. Возьмем, к примеру, дело Мэтью Грин: он отсутствовал шесть лет, прежде чем родители смогли с ним увидеться и вернуть в Великобританию. На все требуется время – иначе попросту быть не может.

Я объясняю людям, с которыми работаю, что нужно верить в успешный результат, и если покажется, что расследование зашло в тупик, обязательно случится что-то, что позволит сдвинуть его с мертвой точки. Я занимаюсь своей работой в надежде, что однажды кто-то предоставит мне какие-то важные сведения – укажет, например, где было спрятано тело. Возможно, где-то живет человек под 70 или 80 лет, которого этот секрет тяготил всю жизнь, и он подумает: «Я так долго хранил этот секрет, мне нужно рассказать о нем перед смертью». В тюрьмах наверняка сидит много людей, которые, если их правильно мотивировать, могут рассказать что-то полезное семьям жертв или полиции – особенно, когда их собственная смерть уже не за горами.

Относительно тюремного заключения я считаю, что пожизненный срок[28] должен означать, что преступник всю жизнь проведет за решеткой. Это не всегда так, и, каким бы длительным ни был полученный срок, со временем все может измениться. Я согласен, что тюремный срок должен определяться характером и совершенного преступления, и самого осужденного, но не все зависит только от его поведения – от того, насколько он раскаялся, чем занимался в тюрьме, как себя вел. Тюремный срок должен отражать степень отвращения общества к его преступлению, а самое главное, чувства жертв или их родных – будут ли они чувствовать себя в безопасности, если преступник выйдет досрочно? Я считаю, что срок должен отражать последствия совершенного преступления.