Охота на вампиров

— Никого я не высчитывал! Говорю, любопытство одолело. С детства я такой, пытливый, любознательный… Чаще на свою голову…

Ал сделал вид, что ему смешно, но Александр Александрович веселье не разделял. Продолжая смотреть на Ала снизу вверх, он сказал:

— Не морочь голову. Не парь мне мозги! Видать, запал он тебе. А иначе чего приперся? Вон, даже Ваньке позвонил…

Артемьев вновь откинулся на спинку кресла и продолжал в упор разглядывать Ала. Но странное дело, в его глазах не читалось никакого подозрения. Наоборот, он смотрел открыто, с живым интересом, в то же время думая о своем.

— Шура, ты меня, конечно, извини, но я тебя не понимаю.

— А и неважно, — он небрежно махнул рукой, — главное, я тебя просек. Тихо, не суетись! Понимаешь, Ал, все этого Горского видят, все с ним радостно раскланиваются, бегут ручку пожать, хотя он никогда руки не подает, и только ты первый обратил внимание, что здесь что-то не так… Лихой ты мужик, Ал, лихой. Слава про тебя не зря ходит… И что забавно, сразу ко мне пожаловал… Молодец!

— И за что я на такой комплимент нарвался?

Артемьев не ответил. Схватил бутылку, плеснул чуть ли не половину бокала и махом выпил.

— Кха!

— Будь здоров, Шура.

— И тебе помогай Бог.

— Давно я хочу разделаться с Карлом Антоновичем, — тихо сказал он, — да все людей подходящих не было…

— Ты мне толком можешь объяснить?!

— Объясню! Все тебе, Ал, толком объясню.

Он вновь лег грудью на стол, вновь стал смотреть снизу в глаза Ала, но говорил так тихо, чуть ли не шепотом, что тому пришлось напрягаться, чтобы его хорошенько расслышать.

— Около года назад… Нет, больше, — Артем повернул голову и посмотрел в окно, — больше года… Тогда была осень. Тоже противно, как сейчас, и я отлично помню, лил дождь. Дождь, ветер и темнота. Дело было вечером. Я уже собирался уходить, как ввалился этот старый хрен. Казалось бы, старик, и старик — божий одуванчик, а мне веришь, нет, жутко стало. Во-первых, явился без предварительного звонка, без доклада… Как он прошел мимо охраны? Ты же видел моих лбов на воротах? А Элла, секретарша? Ты, Ал, не смотри, что она такая милая, у нее «черный пояс». Каблучком толстенную доску пробивает, — он для наглядности постучал по столешнице. — Запросто! А этот жлоб, спокойно их минуя, вваливается ко мне. Ты меня слушаешь?

— Очень внимательно.

— Я их потом спрашивал, как, мол, вы его пропустили?

Только плечами пожимают. Что, говорю, не видели его? Видели, отвечают, а почему пропустили, сами недоумевают. Как наваждение снизошло, словно загипнотизировал он их.

— Околдовал, — уточнил Ал.

— Ага, это ты точно сказал, околдовал. Он и на меня, козел, чары напустил. Садится, значит, нагло за стол, не сюда, где ты сидишь, а напротив, спиной к окну, и говорит: «Здравствуйте, любезный Александр Александрович. Позвольте представиться, Горский Карл Антонович». Я думаю, не послать ли мне любезного Карла Антоновича к такой-то матери? А он, как мысли читает: «Не советую. Как бы жалеть не пришлось». И ставит на стол кейс. Легко ставит, словно он пустой, но я слышу, в нем что-то металлическое позвякивает.

Артемьев протянул руку и ладонью погладил стол. Наверное, то место, где стоял портфель.

— Ты продолжай, Шура. А то как-то муторно делается.

Он мрачно усмехнулся, поднял палец и покачал им в воздухе.

— Ага-а… А ты как думал? Тебе только от рассказа моего боязно, а у меня, здорового мужика, веришь, поджилки затряслись. Короче, базар следующий. «Тут, — говорит он, — здание Дома народного творчества будут продавать. Советую прикупить». — «Мне оно на кой ляд?» — «Казино откроете». Я откровенно заржал: «Казино?! Может, сразу бордель? Тем более, что по закону учреждения культуры приватизации не подлежат». Он: «Это не учреждение культуры, это бывшая богадельня. А сам Дом народного творчества переводят в ДК «Шинник» и преобразуют его в Областной центр народного творчества». Отвечаю: «Мне по барабану областная культура и ее богадельня». Он за свое: «Не по барабану! Казино откроете». И смотрит на меня так, что я понимаю, жить мне осталось на этом свете пять минут. Веришь, нет?

— Очень убедительно.

— Тогда я, как пионер на линейке, бодрым голосом спрашиваю: «Где деньги, Зин?» И эта рухлядь, не реагируя ни на какую Зину, вдруг берет и раскрывает свой долбаный дипломат. Я ахнул. Ты знаешь, что там было?

— Догадываюсь.

— Догадываешься?! Интересно…

— Кэш!

— То есть, налик? — Да.

— Ну, ты, Ал, даешь! Сообразительный… Тогда вопрос на засыпку. Какой налик?

— Думаю, настоящее золото.

Наконец в глазах Артемьева блеснуло злое подозрение:

— Откуда знаешь?

— Шура, успокойся. Ты же сам сказал, в кейсе что-то позвякивало.

Он задумался, вспоминая свой рассказ, но вот лицо его разгладилось, и взгляд посветлел.

— Точно! Забыл… Видать, страхи одолели. А с тобой надо держать ухо востро. Всякую деталь улавливаешь.

— Ты же просил внимательно слушать, я и слушаю.

Темнота наваливалась на окна, словно собиралась выдавить их и хлынуть в комнату, заливая все мраком. Глухой вой ветра усиливал ощущения. Ал глянул на часы, висевшие над дверью, и удивился — еще не было шести.