Охота на Велеса

Мы, в самом деле, пошли прямо и спустились в овраг. Пока шагали по его дну, Алина вела себя тихо: не болтала, ступала очень осторожно, будто шла не по тверди, а по болоту. Только временами она останавливалась, и мне казалось, даже переставала дышать.

Зря послушал ее, точно — зря. Нужно было возвращаться домой. А если ее там, на заимке, снова накроет стресс, что делать-то буду?

— Тут нам наверх. — Зачем-то махнул рукой, хотя и так понятно, где верх находится.

— Посвети.

Я направил луч фонарика на склон. Получилось подобие лунной дорожки, что бывает на море. Холодный неестественный свет коснулся мха, редкой травы, корней накренившегося дерева, которое напоминало сгорбившегося монаха, выставившего вверх четырехпалую руку-ветку.

Алина ухватилась одной рукой за выступ, другой — за редкую траву и стала карабкаться в гору. Она уже добралась до дерева-монаха, когда обернулась и произнесла:

— Я держусь. Давай фонарь.

— Нет, я сам. Ты поднимайся.

Девушка продолжила восхождение, а я терпеливо ждал. Когда убедился, что Алина стоит на ровной почве, отвинтил заднюю крышку ручки светильника, вытащил ленту. Крышку завернул обратно, а фонарь повесил на шею. Моего роста хватало, чтобы быстрее, чем Алина, добраться до "сутулого" четырехпалого сухостоя и выбраться наружу.

Меня рассмешило, когда Алина бросилась меня очищать: так по-женски.

— Не трать время, пошли, — взяв Алину за руку, повел дальше.

Но девушка замерла, словно увидела кого-то.

— Что?

— Я не знаю, просто… Неспокойно.

— Все нормально, — я потянул за собой Алину. — Не бойся. Косолапый тоже уже спит. Волки нас не тронут.

— Ага, — не поверила девушка, но последовала за мной.

Мы шли в молчании, и мне казалось, это выглядит неспешным заплывом гребцов-спортсменов. А что: лес — пучина, мы — пловцы.

А ну его к лешему. Чего только в голову не взбредет.

Хвойник стал редеть, и Алина ускорилась. Да и я не отставал: хотелось быстрее оказаться под крышей, лечь спать. День показался длинным, насыщенным проблемами. У некоторых и за весь год столько не случается, а тут за несколько часов чего только не наворочено. Линку жалко: придет в себя, осознает, что родителей нет в живых, и что тогда? Это пока горести не чувствует, не понимает, в неадекватном состоянии.

Вздор, что ее подозревают в убийстве. Полдеревни подтвердить могут, что она была здесь, а не в московской квартире. Только рад я, что не придется ей уезжать. Представляю: навалится вся эта правда-матка с кладбищами, похоронами, следователями… Не выстоять ей одной.

Если только мне поехать?

Тоже вариант. Помогу, дел там будет по горло.

— Неужели добрались? — выдохнула Алина.

Голос у нее окрашен жизнью — славно.

Я направил луч на едва заметное в темноте острогорбое чудище. В окне свет не горит, никто не вышел, заприметив нас — значит и нет никого.

Мы, не сговариваясь, подошли к дому. Я постучал в окно, а подруга взошла на крыльцо и дернула дверь. Та возьми и откройся.

— Линка, не ходи. Сначала я.

Достал из-за пояса пистолет-ракетницу и вошел в дом. Луч выдергивал из темноты нехитрую обстановку заимки: увесистый нетесаный стол, лавки по бокам от него, две широкие лавки у стены и три полки над деревенским умывальником.

— Все нормально, заходи.

Не дожидаясь девушки, подошел к столу, на котором примостилась керосиновая лампа, определил на столешницу оружие и стащил оба рюкзака с плеч. Развязав шнурок одного из них, долго не ковырялся — спички привычно лежали в одном из внутренних кармашков. Чиркнув одной о бок коробки, поджег фитилек и снова надел стекло.

— Здесь еще есть, — сказала Алина, потянувшись к верхней полке над умывальником.

— Одной хватит — утро скоро. Само по себе светло будет.

Алина все равно достала лампу и поставила ее на стол. Что ж, привычно, в нраве моей закадычной подруженьки: все по-своему и наперекосяк.

— Вон ложись на лавку, вздремни.

Алина подошла к широкой скамье у окна, сдула с нее пыль и уселась:

— Подбрось рюкзак, под голову положу… Знаешь, тут места и для тебя хватит.

— Понял: подушкой буду я, — хмыкнув и притушив пламя, убрал в рюкзак пистолет, запер дверь на засов и приблизился к Алинке:

— У стенки или с краю?

— Я чур с краю.

— Ну, а мне у стенки нормально будет.

Мы улеглись, пристроив рядом с головами свою поклажу. Алина повернулась ко мне лицом, прижалась, положила голову на грудь. Я крепко обнял ее.

На самом деле хотелось ее сдавить, сжать, сделать меньше, чтобы запихнуть к себе под мышку и унести домой. Я внутренне съежился от осознания, что дядя Боря никогда больше не приедет к нам поохотиться, а тетя Света не станет звонить и слать эсэмэмски, болтать с Алиной и мной по скайпу. Что будет с самой Алиной, непонятно.

М-да. Сколько дров наломал сегодняшний день. Столько разом горя принес…

Нет, даже если Алинка сопротивляться будет, я с ней поеду. Плевать на ее мужиков столичных и заграничных, мне так спокойнее будет. Проконтролирую все и вернусь. Может, и Алинка со мной.

Ай, к лешему. У нее же защита диплома.

В Латвию виза нужна. М-да. Подумаем, решим.

Я заснул под мерное сопение подруги. Ничего особенного не снилось — провалился в бездну, и все.