Охота на викинга [роман]

Я победил! Я, как Филлеман, одолел тролля, причем этим троллем было мое собственное прошлое.

Мархи исчезает бесшумно и незаметно. Все, ее больше нет. А теперь мне нужно идти домой, ложиться в постель и спать, потому что у меня завтра день рождения. Мне исполняется тридцать три года…

Я просыпаюсь в темноте. Изумрудно светятся на музыкальном центре цифры часов: 04:57. Я абсолютно трезв, чувствую себя выспавшимся и полным сил. У меня такое ощущение, что я выздоровел после долгой болезни. Это ощущение я впервые испытал в детстве, мне тогда было лет пять. Я простудился на Хэллоуин, когда с Северного моря пришел циклон, и весь Копенгаген завалило снегом по самые крыши автомобилей. Мы с братом и сестрой отправились к дяде Ульрику, тому самому, женой которого была тетушка Марта, а перед самими их дверями нарядились привидениями — сняли куртки и закутались в простыни. Вот только открыли нам не сразу, и мы совершенно промокли и замерзли.

А на следующий день у меня поднялась температура, начался кашель, и через два дня меня увезли в больницу. Я лежал там долго-долго — всю осень, всю зиму и даже немножко весны. Мне кололи уколы, ставили капельницы, давали дышать кислородом и еще много чего всякого делали, но я все равно чувствовал себя плохо, у меня была слабость, и я почти ничего не ел.

Но, однажды вот так же в самый темный предутренний час я проснулся оттого, что понял — я здоров. И еще мне захотелось есть. И не просто какую-нибудь еду, нет, я захотел бабушкину индейку, румяную, с темной корочкой и нежным мясом, пропитанным соком можжевеловых ягод. Я лежал и захлебывался слюной, представляя, как папа отломит мне ножку, и я вопьюсь зубами в эту индейку, а пахучий сок будет брызгать в разные стороны, и все будут смеяться, глядя на то, как я ем…

Сейчас я тоже хочу, только не индейку. Я хочу женщину. Молодую, сильную, красивую, ласковую и нежную. И впервые за три года эта женщина — не Мархи.

Мархи больше нет. Я прошел через обряд изгнания ее из своей жизни, через жертвоприношение собственной кровью. Один сделал так же, когда висел на Мировом древе Иггдрасиле. Мои предки были язычниками и приносили своим богам в жертву живых людей. Я живу в двадцать первом веке, но я — достойный потомок тех, кто держал в страхе всю Европу.

«А furore Normannorum libera nos, Domine!»[9]

Русские называют викингов-норманнов варягами. Они тоже считают, что варяги были их предками. Получается, что там, в темном дворе, столкнулись потомки великих мореплавателей и воинов. Столкнулись по злой воле креольской ведьмы с Мартиники и своей кровью смыли черное колдовство. Так это или нет, конечно же, неизвестно, но одно я знаю точно — теперь я очистился от этой скверны, от этого любовного безумия, от черной магии и злых чар. Или просто перестал быть дураком. Что более похоже на правду и логичнее.

Из-за крыши соседнего дома выползает луна. Я уже говорил, что здесь она похожа на смешливую девушку с короткой стрижкой. Представляю, как эта девушка, улыбаясь в темноте, входит в мою комнату. На ней нет одежды. Совсем никакой одежды, только тоненькая золотая цепочка на правой лодыжке. Полные груди покачиваются в такт шагам, стройные бедра двигаются, словно большие рыбы в воде. На белой коже, чуть ниже плоского живота, темнеет треугольник волос…

— Стоп! — говорю я вслух по-русски. Или по-английски? Какая к черту разница, главное, что нужно остановиться, а то дело зайдет слишком далеко, при том что жриц любви в Москве гораздо больше, чем в любой другой столице мира, достаточно просто зайти в Интернет.

Человек слаб, и я — не исключение.

Ощущаю жажду, встаю, шлепаю босыми ногами по холодному ламинату на кухню. В холодильнике ждет одинокая бутылочка Tuborg. Не бутылка «Туборга», изготовлено на российском пивзаводе, а бутылочка настоящего, датского Tuborg, любимого пива всех мужчин семейства Хаген. Я привез летом из Копенгагена несколько упаковок, но все хорошее когда-то кончается. Сейчас осталась одна, последняя бутылочка.

Ароматное шипучее блаженство стекает мне в горло. В ночном оранжевом небе за окном летит китайский фонарик. Здесь их очень любят запускать влюбленные. Я поднимаю опустевшую бутылочку, словно это ствол какого-то невозможного, фантастического оружия, целюсь через прозрачное донышко в фонарик и «стреляю»:

— Пу!

Фонарик продолжает свой полет. Я улыбаюсь, возвращаюсь в постель.

Мне хорошо.

4

Лысый двигался быстро. Рита, хоть и шла теперь налегке, едва за ним поспевала. Вокзал запомнился гамом, пестрой толпой, ларьками, магазинчиками и многочисленными указателями. Те, что указывали в сторону метро, лилльский палач промахивал не задумываясь. На Риту мужчина не оглядывался, словно был уверен, что девушка не отстанет и не потеряется.

Они вышли на шумную улицу. Свернули к парковке, утыканной большим количеством иномарок. Возле одной из них, черной, наглухо тонированной, напоминающей гладкую и хищную акулу, палач остановился. Пискнула сигнализация.

Мужчина распахнул багажник, кинул в него Ритину сумку.

— Чего стоишь? Садись, — сказал походя, даже не удостоив ее взглядом.