Охота на Волколака

– Ах, вы… Обманщик! Злодей! Мошенник! Обещались неизвестное полотно руки самого Василия Андреевича Тропинина выставить. Заради него такой путь проделала. Денег на вход не пожалела. Совести у вас нет!

Признаюсь, я тоже заинтересовалась. Припомнилось, что афиша зазывала взглянуть на неизвестную картину довольно известного даже в двадцать первом веке художника. Место которому в главном музее столицы. А уж никак не в закромах уездного Китежа.

Скандал, между тем, набирал обороты.

– Шли бы вы, госпожа хорошая, подобру. А то ж городового кликну.

– Да я… да вы… да вас!

Обернувшись, я ожидала увидеть почтенную матрону, с повелительным взглядом, необъятными формами, трясущимся вторым подбородком. И несмелого юношу, дающему ей отпор.

Юноша был. Нескладный, долговязый, в черном костюме. Со смешно прыгающими темными кудряшками и завитыми усиками. Румяный до блеска и благоухающий валящим с ног резким запахом одеколона.

Щеголь и модник – как они сами себя величали. Мой же покойный дед, Прохор Васильевич, называл таких желторотыми птенцами.

А вот матроны не оказалось. Вместо нее сжимала кулаки хрупкая гимназистка в белом платье. Сверлившая парня полным негодования и растерянности взглядом. Мол, делай что хочешь, с места не сойду.

– Извольте объясниться, любезный, – вмешалась я в чужой разговор, пытаясь, однако, загладить вину милой улыбкой. – Барышня задала вполне резонный вопрос. У вас даже рамка, подписанная именем художника, имеется. А вместо картины – пустое место.

Я ткнула пальцем в стену у правого плеча юноши, заставив его отскочить. Кадык задергался. Взгляд забегал. Пока не остановился на полу, у собственных ног. Парень печально вздохнул.

– Право, барышня, тут такое дело… Хозяин полотна Федор Иванович Задушевский, клятвенно обещался присутствовать на выставке вместе с ценным экспонатом. И, я полагаю, исполнил бы обещанное. Ежели б второго дня не отдал богу душу.

Неожиданно. Гимназистка ахнула, прижала ладони ко рту. Невпопад закивала и отошла. Оставив нас с молодым человеком наедине, любоваться на золоченую рамку от картины.

– Почему же вы не отменили выставку? Или не перепечатали афиши? Четыре дня – достаточный срок.

– До последнего уповали на милость безутешной вдовы. Полагали, госпожа Задушевская позволит нам использовать полотно. В сугубо благородных целях, разумеется. Однако, не до того ей, видимо. Впрочем, не удивительно, – юноша внезапно заозирался, шагнул ко мне и зашептал. – Слухи ходят, что продала она картину. А сама туману напускает, дабы газетчиков отвадить. Статеек гаденьких не допустить.

– Статеек?

– А как же? Мужа, мол, на тот свет свела, дабы богатствами всецело завладеть. А как же она свела, ежели он сам за жизнь не цеплялся? Мучился больным сердцем, а все одно – пил нещадно. Так-то вот, барышня, в жизни оно как.

– Откуда такие познания? – скопировала я подозрительный прищур одного своего знакомого пристава.

– Дык от сестрицы двоюродной. В доме господ Задушевских горничной служит.

Решив, похоже, что довольно трепать языком, юноша поспешил откланяться. И я бы даже ему позволила, чай разговор пустой вышел, но внезапно в поле зрения нарисовалась моя неугомонная родственница.

– Прошу простить, но у меня к вам будет небольшое дельце. Только ни о чем не спрашивайте, молю, – я схватила опешившего парня под локоток и понизила голос до заговорщицкого шепота. – Сейчас к нам подойдет моя тетушка. Скажите ей, что выставка закрывается и посетителям пора уходить. Поверьте, я в долгу не останусь. Щедро отблагодарю.

Что я поняла за полтора месяца жизни в Китеже – просто так здесь даже птицы по утрам не поют. А потому поспешно раскрыла свой плюшевый ридикюль, порылась в кармане, достала «убедительный довод» достоинством в целковый. И с усмешкой наблюдала, как он ловко исчезает в одном из карманов мужского костюма.

– Сами понимаете, любезный, дело тонкого обхождения.

Глаза молодого человека блеснули, как у сытой кошки.

– Барышня, ежели мне что поручили, да я завсегда…

Договорить он не успел, так как с нами поравнялась Инесса Ивановна, державшая под мышкой укутанную в белую тряпицу картину. Заметив наш с юношей тесный контакт, она удивленно приподняла выщипанные до ниточки брови. Пришлось срочно спасать положение.

– Тетушка, этот любезный господин только что сообщил мне, что выставка закрывается. Нам пора идти.

– Пора? – и взгляд такой пронзительный, словно ее обделили, как нищего едой на роскошном банкете. – Ни в коем разе! А как же неизвестное полотно Тропинина? Я прочла о нем в афише, полагала увидеть…

– Мне только что сообщили, что владелец картины, господин Задушевский, скончался и…

– Федор Иванович? – прохрипела старушка, хватаясь свободной рукой за сердце. – Да как же так?

– Вы были знакомы?

– С его супружницей Натальей Васильевной. Ходим по четвергам в книжный салон твоей крестной, Градиславы Богдановны Соловицкой. Господи, такой молодой…

– Говорят, сердце.

– Наташенька частенько жалилась, что оно у него шалит. Да кто же мог подумать? – покачала головой Инесса Ивановна. – Надобно ей отписать, принести соболезнования…