Охота на волков

…Все получилось проще, чем он думал. Дома, вытряхнув из сумки банные причиндалы, Леонид сунул на их место кожаную красную папку и пару казенного вида бланков. Немного поразмыслив, в нагрудный карман спрятал давным-давно просроченное удостоверение дружинника. На алых корочках документа золотым тиснением было выведено «МВД СССР», внутри красовалась его фотография. Обычно этого людям хватало. Он надеялся на всезнающих соседей и не обманулся. Возле подъезда его повстречала горстка насупленных старушек, и он немедленно приступил к опросу. Свидетельницы целинного энтузиазма и ровесницы городских обветшалых бараков, которые, как рассказывали, строили еще пленные немцы Первой Мировой, заметно оживились, услышав имя Клеста. А, разглядев предъявленное удостоверение, возбужденно загомонили. В пару минут выяснилось, что Клест — сволочь отпетая и мелкий пакостник, что по нему давно плачет тюрьма и что давно пора, и куда только глядели раньше…

Лояльно кивая, Леонид разжигал страсти, терпеливо собирая информацию, не спеша «вводить графитовые стержни». В несколько голосов ему поведали около дюжины историй, более половины которых относились явно не к Клесту, но выслушать пришлось все. К сожалению, подробностей, касающихся травмы, полученной «мелким пакостником», Леонид так и не узнал. Впрочем, сам факт увечья радостно подтвердили. Подсказали и насчет больницы, в которую угодил Клест.

Дальнейшее было делом техники. По найденному в справочнике телефону Леонид связался с травмпунктом и у дежурной по отделению без особых трудностей получил всю искомую информацию. Сотрясение мозга средней тяжести, выбитая ключица и множественные ушибы — таково было резюме врача. Леонид удовлетворенно повесил трубку. Проверку команда Олега выдержала.

* * *

Бесследно звонки и опросы не прошли. Инерция увлекала. Леонид неожиданно обнаружил, что уже «завелся». Домашний покой более не прельщал, его тянуло действовать. Зудели не кулаки, зудело где-то в душе. Он знал, что если не отправится куда-нибудь, ночь превратится в беспрерывное ворочанье с боку на бок, а под утро на лихом коне головной боли вернется былой страх с неотвязчивой дрожью, с холодной испариной на лице.

Под куртку он надел самопальный «бронежилет», в левый карман сунул газовый баллончик, в правый — трофейный кастет. Лучшим оружием был бы металлический прут, но спрятать его в рукав или за пазуху — значило существенно стеснить движения. Леонид же хотел двигаться налегке.

…Отшагав несколько кварталов, он углубился во дворы, застроенные дровяниками, запетлял между почерневшими от времени двухэтажными бараками, цепляя глазами все мало-мальски наводящее на мысль о возможном криминале. Чушь, если взглянуть со стороны. Театр да и только! Но этот самый театр давно превратился для него в суровую обыденность. Как пригоршня мака для наркомана…

Компания подростков, настороженно крутя головами, возилась у жестяных гаражей. Леонид вспугнул их неожиданным появлением, заставил рассыпаться в стороны. Мелочь брызнула по крышам, основная стайка решила отступать по дороге. Ничуть не скрываясь, он тронулся следом.

Мог ли их напугать одинокий прохожий? Вряд ли. Без сомнения, окольцевав квартал, они вернулись бы к облюбованному гаражу. И Леонид гнал пацанов, вращая глазами, откровенно забавляясь их нахохленным недоумением. Продолжая озираться, команда все более убыстряла шаги. Он тоже чуть ускорился, и, кажется, обеспокоил их всерьез. Двое или трое скользнули в ответвляющиеся проулки, оставшиеся побежали. Чувствуя нарастающий азарт и какой-то нездоровый внутренний смех, Леонид припустил прытью. Он по-прежнему не издавал ни звука, и, возможно, это обстоятельство особенно устрашило подростков.

До сих пор тишина и безмолвие являлись их собственными союзниками, враг всегда возникал громогласно, визгом и воплями оповещая окрестности о творящемся, выдавая тем самым гнев и неуверенность. Здесь же происходило обратное, и, вероятно, паника начинала закрадываться даже в самые опытные головенки мелкорослой братии. Дыша, как разогнавшийся паровоз, Леонид продолжал месить унтами снег. Преследуемые все явственнее отрывались от него. Впрочем, он и не надеялся кого-нибудь поймать. Да и зачем? Страх беглецов являлся главной его целью. Именно первый пережитый страх заставляет иных сопляков крепко призадуматься. Рефлексы — не выдумка высоколобой профессуры. Когда за то, что именуется нехорошим, поощряют подзатыльниками или ремнем, «нехорошее» мало-помалу превращается в табу и совершается реже. Всегда и везде. Первейший просчет воспитателей — не в ремне или в отсутствии оного, просчет — в собственной шкале «хорошего» и «нехорошего», просчет — в равнодушии к судьбе воспитуемого. Общество, как полагал Леонид, вообще никого не воспитывало. Общество едва-едва следило за собой, перекуривая в коротких паузах между зубодробительными войнами, с ухмылками подсчитывая трофеи и количество убитых. Нюансы, из которых складывалось главное, текли самотеком, а кнут с пряниками чередовались в совершеннейшем беспорядке.