Охота на зайца. Комедия неудачников

— Да так, ничего… Намекнул всего лишь об одном молодом парне, который согласился сопровождать меня. Она спросила, мол, это из–за денег? Я сказал, что нет. И все.

Как это у него просто получается…

Ришар не спит. Он курит, глядя на снег через широко открытое окно.

— Привет, — говорит он, не удивившись. Довольно мрачно.

— Ты на меня все из–за той девицы дуешься? Нет, слушай, погоди, ты же не знаешь… Эта баба, на самом деле она…

И надо же было этому случиться. Именно сейчас. Мне некогда объяснять ему. Он мне больше не доверяет. Жан–Шарль кладет мне руку на плечо. И, не пытаясь от нее избавиться, я опускаю голову.

— Господин Ришар, вы меня не знаете, мы встретились в несколько странных обстоятельствах… Все это ваш друг сделал ради меня, это из–за меня он так хлопотал… Если бы вы согласились меня выслушать… Быть может, все могло бы немного проясниться… Слишком глупо терять друга по недоразумению.

Не спрашивая ничьего разрешения, он входит в купе, бормоча какие–то обрывки слов, и садится в кресло. Ришар поворачивается ко мне:

— И давно ты его терпишь? Это из–за него ты носишься как угорелый?

Я резко оборачиваюсь к соне, услышав с его стороны какой–то металлический звук. Он облегченно вскрикивает и, едва я успел что–либо сообразить, выбрасывает ключ в окно. Под нашим окаменевшим взглядом.

— Вот так, спокойно! Теперь Брандебург с его шайкой и клещами меня отсюда не вытащит! Давайте приходите, я жду!

Потрясение.

Ришар смотрит на меня — оторопело, недоверчиво. Соня совсем спятил. Пристегнул себя наручниками к оконному поручню. И глядит на нас восторженно, как победитель…

Наконец Ришар обретает дар речи:

— Но… как же я… как же мне быть… с контролерами… таможней?..

Поезд резко тормозит. На этот раз мы влипли по–настоящему. Даже не знаю, что сказать Ришару, он ни на что не реагирует, — видимо, мне придется вернуться к себе. Мы въезжаем на Лозаннский вокзал.

— Контролеры у тебя уже были? Не бойся, с таможней что–нибудь придумаем, спрячем его под одеялами, что ли, или давай объединимся — ты отнесешь свои паспорта ко мне, будто на мне сразу два вагона, там видно будет, найдем какое–нибудь решение… Ты извини…

У меня нет времени, не сейчас, мне стыдно. Я сгладил все промахи этого придурка сони, но это уже чересчур, он ни секунды не поколебался сунуть моего единственного друга в дерьмо, так же как и меня вчера. Но я–то уже начал привыкать к этому.

Я вновь в коридоре девяносто шестого, контролеров все еще нет, но я не сомневаюсь, что они зайдут с перрона после свистка к отправлению. Лекарь по–прежнему в оковах, смотрит, прищурившись, на соседний путь, где стоит какой–то поезд, вдоль которого мы двигаемся.

— Сколько времени стоим? — спрашивает меня девица в возбуждении.

— Две минуты.

— Две!

Ну да, две, и никогда ничего не происходит между 2.23 и 2.25 в Лозанне. Две минуты. Это даже слишком.

Остановка почти чистая, всего два маленьких рывка. Обледенелый перрон, снег валит густо и блестит в отсветах фонаря.

Мне страшно. Мне надо помочиться. Прямо жжет.

Правда. Я умоляю поезд, машиниста, Бога. Я не останусь здесь.

Все летит кувырком, внутри у меня раскаленные потроха, я не понимаю, что делаю здесь. Неужели они будут настолько глупы…

Две минуты. Теперь уже меньше. Одна?.. Отходим? Нет еще? Я иду по коридору, все быстрее и быстрее, девица кричит, чтобы я остановился, но я не могу, я бегу в другой вагон, потом в следующий, потом еще в два или три, пока не окажусь…

Пока не окажусь у Мезанжа.

Тут–то он и выскочил. Я уже шагнул в девяностый. Он расставил руки, и я тотчас же узнал его глаза — злые и напористые.

Американец…

Он хотел наброситься на меня, и я закричал. Яростно уцепился за ближайшую дверь, справа, выходящую не на перрон, а на пути, заорал, получив еще один сокрушительный удар в спину, и треснулся головой о корпус снаружи. Мои руки попытались ухватиться за металлический косяк, он прыгнул мне на щиколотки, я завопил и позволил своему телу соскользнуть на землю, впечатавшись физиономией в гравий. В метре от своего глаза я увидел рельс и перекатился к нему поближе, чтобы забиться под брюхо соседнего поезда, съежиться там в комок.

А потом я почувствовал толчки в животе: он ворчал, запрещая мне сдерживать его, затем резко наподдал; я прижался черепом к ржавому металлу и изверг из себя густую струю блевотины. Она разлетелась вблизи моего лица. Локоть у меня подвернулся, и я упал на живот. Все вокруг почернело еще больше. Я оставил борьбу.

Отдохни немного. Никто за тобой сюда не полезет. Боль в голове постепенно пройдет, если ты не будешь двигаться. Оставь свои руки в покое, они тоже к тебе вернутся мало–помалу.

*