Охотясь на Аделин

Медленно, словно приближаясь к испуганному зверю с оскаленными зубами, он делает ко мне шаг. Его глаза не отрываются от моих, и я так близка к тому, чтобы снова попасть в парализующие сети, в которых он меня держит. И внезапно он оказывается передо мной, прижимаясь лбом к дулу пистолета.

– Чувствуешь себя сильной? – шепчет он.

У меня вырывается еще один всхлип, но я не опускаю оружие.

– Чувствуешь себя снова живой?

Я хмурюсь, но не могу набраться смелости, чтобы ответить. Не могу сформулировать, что именно я чувствую. Знаю только то, что это заставляет меня хоть что-то ощущать.

– Ты забыла, что сердце, бьющееся в твоей груди, ни хрена не твое, – рычит он. – Оно принадлежит мне. И если оно перестало работать, то нажми на курок, мышонок. Убей то, что осталось от меня. Я – ничто, если не являюсь причиной твоего существования.

Я ломаюсь и закрываю глаза от потока слез, но это все равно, что прикрывать прорвавшуюся трубу бумагой.

Мое лицо судорожно сжимается, меня поглощает мучительная агония.

– Я не хочу больше ничего чувствовать, – едва успеваю выдавить я, и с моих губ срывается всхлип.

– Позволь мне… проклятье, Адди, просто дай мне, черт подери, тебя обнять, – срывается его голос.

Он вырывает пистолет из моей руки и отшвыривает на кровать, а затем подхватывает меня на руки, и я становлюсь невесомой, пока он прижимает меня к своей крепкой груди.

Я открываю рот и кричу. Кричу до тех пор, пока мой голос не срывается от напряжения. Пока мое горло не разрывается от боли.

Я так отчаянно хочу выбраться из своего тела. Только бы убежать от этого чувства.

Нет. Я хочу, чтобы пистолет снова оказался в моей руке, чтобы я могла направить его уже на себя.

Из моего горла вырывается последний крик, настолько полный боли, что Зейд падает на колени.

Столб наконец разрушается.

Мой крик стихает, превращаясь в сиплый отрывистый плач.

Я делаю глубокий вдох, наполняя легкие ненужным мне кислородом, но я слишком глубоко увязла в своем горе, чтобы вопить так, как мне хочется.

Зейд до боли сжимает мои руки, и его тело сотрясает дрожь; он цепляется за меня изо всех сил. Он утыкается лицом мне в шею и просто… слушает.

Слушает, как его сердце разрывается в моей груди.

Голоса в моей голове становятся громче, и я впиваюсь пальцами в свой череп, отчаянно пытаясь вырвать их оттуда. Однако меня останавливают его руки, хватающие их и зажимающие между нашими грудными клетками.

– Их больше нет, – сбивчиво шепчет он. – Слушай мой голос, детка.

Я трясу головой, но он продолжает говорить. Он рассказывает мне о том, как впервые увидел меня и как неуверенно я выглядела в помещении, полном людей. Я словно была заперта в стеклянной коробке, а все остальные наблюдали за мной снаружи, как за животным в зоопарке. Потом он рассказывает о том, как я впервые встретилась с ним лицом к лицу. Я выбежала из дома, вопя подобно банши, с огнем в глазах и плюясь ядом. Он вспоминает, как был ошеломлен моей смелостью и как сильно он проникся тем мгновением.

– Я видел женщину, которой было невыносимо существовать в собственной оболочке, и женщину, уютно устроившуюся в готическом особняке, в доме наедине с призраками, которые ее преследуют. И я любил обе версии тебя, как люблю и ту, какая ты сейчас, – сильную и уязвимую. Несмотря ни на что, в твоем сердце по-прежнему горит огонь, и это никогда не изменится. Этого у тебя никогда не отнять, Аделин.

Его слова заставляют меня плакать еще сильнее, но, как он и обещал, они постепенно прогоняют голоса.

Проходит неописуемое количество времени, прежде чем я наконец успокаиваюсь настолько, что могу составить членораздельное предложение.

– Иногда я не знаю, смогу ли я когда-нибудь переносить твои прикосновения, – признаюсь я сдавленным шепотом.

– А тебя это устраивает? – спрашивает он. – Ты хочешь прожить свою жизнь так? Бояться прикосновений мужчины – бояться меня?

Так ли это? Кажется, я хочу замкнуться в себе и больше никогда до конца моих дней не позволять мужчинам касаться меня. Не хочу, чтобы каждый раз, когда чувствую прикосновение чужой кожи к своей, в моей голове вспыхивали образы.

Но другая часть меня неистово противится этой мысли. Та часть, которая позволила мне сжать его руку с рукоятью ножа в ней. Я не хочу, чтобы эти люди забрали у меня еще больше, чем уже получили.

Потому что, если я поддамся, этим они не ограничатся. Они продолжат отбирать каждую частичку меня, пока не останется ничего, кроме контура, обведенного мелом.

– Я не знаю, как… терпеть их.

– Даже собственную руку? – хрипит он.

Он отстраняется и аккуратно ставит меня на пол.

– Ты вернула себе силу с помощью ножа. Ты можешь вернуть ее и физическим контактом. Позволь мне помочь тебе.

Я в замешательстве смотрю на него своими опухшими глазами.

Его сверкающий взгляд изучает мое лицо, и мне не требуется зеркало, чтобы догадаться, что моя кожа раскраснелась, а на щеках засохли дорожки слез.

Он тянется через меня и поднимает розу на тумбочке, принимаясь вертеть стебель в пальцах. Шипы вонзаются в его кожу, и на них проступают крошечные капельки крови.