Охотничье братство

Летом стало полегче, к осени того больше, даже радости приходили: Сталинградская победа, переход в наступление «от моря и до моря». И все же, и все же… легко сейчас писать про это, когда знаешь, что и как было во всех аспектах и подробностях. А тогда психологически мы только немного выскользнули от чего-то страшного, жестокого, нависшего над жизнью, как черная скала, и у всех на памяти был неожиданный кинжальный выход немцев на Кавказ, когда так поверилось в прочность фронта. Но радость появилась и жила с нами.

К моему удивлению, в Татарии оказалась разрешена охота и не сданы ружья. Николай Николаевич и Петр Леонидович Капица сумели сохранить свои и привезти сюда. Они собирались-собирались на охоту и наконец поехали. Пригласили меня, я достал себе полуавтомат винчестер двадцатого калибра.

Петр Леонидович Капица с сыном Андреем.

Разузнав в городе про охотничьи места, мы помчались на институтском газогенераторном опытном грузовичке по невероятно пыльной дороге в сторону устья Камы. Остановились в местечке Татарские Сарали. Оставив шофера и машину, мы втроем пошли на озеро. Оно оказалось большим, по краю широко и густо покрытым водяными растениями. Уже при подходе заметили, что над камышами то поднимаются, то опускаются стаи уток. Николай Николаевич, кинув в ружье патроны, бросился прямо в тростники, с первых же шагов увязая в липкой грязи, и по кому-то стрелял. Я раздумывал, что делать. Заметил, что Петр Леонидович, не торопясь, пошел вдоль берега, притаился, не сходя в воду, у какого-то укрытия и стал ждать налета. Я подумал, что так бы и мне надо, но не хотел бросать Николая Николаевича и побрел за ним, пока добирался, — услышал несколько его выстрелов.

В этом углу озера практически не было чистой воды — только круглые окнища. Среди тростниковых зарослей чистинки, где всплыли целые острова грязи, сверху уже с почти сухой коркой. Я застал Николая Николаевича на одной из таких полянок в камышах. Он стоял в грязи выше колен и, пригнувшись, рассматривал сквозь ряд высоких камышей реющих над открытым плесом уток. Стоял тихо, вокруг него, видимо, успокоившись, по грязи беззаботно бегало много каких-то куличков. Я пригляделся и с великим удивлением — первый раз такое вижу! — определил, что все это бекасы. Не стрелять же их было, сидячих, рядом шныряющих.

— По кому стреляли?

— Утки.

— Ну и как?

— Ничего, близко не налетают.

В это время над краем тростников пролетел кряковый селезень. Николай Николаевич стреляет два раза, я тоже — птица падает рядом, за нашими спинами, на сухую грязь. Красивый, сам голубой, зеленая шея с белым кольцом.

— С полем!

— И вас тоже!

Оба довольны. Отхожу немного в сторону, и мы до конца короткого дня не очень удачно поджидаем и стреляем уток. Устали, кончились папиросы. Я предложил Николаю Николаевичу свернуть в газету филичевый табак, который нам, простым сотрудникам, выдали, я курил его в трубке. Выбрались на берег с тремя утками. Подошли к Петру Леонидовичу. У него дело было лучше.

Покуривая, говорили о завтрашнем дне. Очень хотелось остаться, да уж больно много дел. В конце концов, можно было бы на рассвете прийти, часок поохотиться — и домой. Колебания пресек господин Случай. Раздался шум моторов, на другом конце озера — не так уж оно велико: прилетели две компании охотников-летчиков (неподалеку было военное летное училище). Это решило дело — к ночи мы были в Казани. Доволен был не только я, но и оба мои спутника. Хоть и старался Татсовнархоз кормить столичных гостей, не густо получалось. Чаще всего гороховая каша — по выражению Петра Леонидовича, музыкальная пища.

Это была моя первая совместная охота с Петром Леонидовичем Капицей, блестящим ученым, умнейшим и обаятельным человеком. Знакомы мы были давно, еще через моего отца и отца его жены Ани, знаменитого корабела и математика А. Н. Крылова, они были друзья.

Первая охота и предпоследняя. В тот же год и в той же компании мы были еще на одной охоте, но столь неудачной, что я не занес ее в охотничий дневник. В памяти же осталось возвращение в город. Вечером мы проезжали мимо большого цыганского табора, остановились у костра. Цыгане нас приняли приветливо: охотно, без просьб, как бы для себя, играли, пели, мальчонка даже танцевал. Мы сидели на поваленном дереве недалеко у дороги и, покоренные обстановкой, неожиданным мастерством исполнителей, задержались до середины ночи.

Правительственный декрет среди войны переводит Ленинградский институт Семенова в Москву. Я же вскоре возвратился из Москвы в Ленинград.

Долгие годы наша дружба с Николаем Николаевичем проходила без совместных охот — не до того, да и жили в разных городах. Однако при каждой командировке в Москву (что бывало довольно часто) я непременно заходил к Семеновым.

Жизнь налаживалась. Знаю, что Николай Николаевич редко выбирается на охоту, а когда удается, ездит с Виктором Николаевичем и механиком Женей Русианом.