Охотничье братство

Открылось озеро, и мы попали на глухариные тока. На лодке переправлялись в заозерье по чистой воде, удивляясь, что вчера был лед, а сейчас ни одной льдинки. Радовались стайкам белобоких гоголей на открытой воде. Бросив на берегу лодку, шли дорожками, просеками, тропами по болотам, гарям, вырубам. Резиновые сапоги, притороченные высоко к поясам, тяжелые, неподъемные рюкзаки. В вязких местах брели, держась за руки, через буйные ручьи подваливали деревья большим плотничьим топором.

Поблизости от тока, в давно облюбованном месте, у ручья на еловой гриве обиходили уютную ночевку. Возбужденные большим прилетом глухарей на вечерней заре, коротали бессонную ночь, разглядывая звезды сквозь дым костра. Слушали уханье филина и то удаляющуюся, то приближающуюся песню влюбленного зайца.

Черной безмолвной и зябкой ночью мы уходили от костра на ток. Сквозь чащу молодого ельника, защищая руками глаза, спускались к сосновой мшарине. Там было чуть светлее. Выждав терпеливо, наслушивали песню глухаря…

Надо было возвращаться в Ленинград. Мы шли из Домовичей на станцию Анциферово: семнадцать километров проселка. Дорога мягкая, во многих местах размытая вешними водами, тянулась то светлыми березняками, то небольшими полями. По сторонам яркие ковры голубой перелески и белоснежной ветреницы, на склонах розовые кусты волчьего лыка. Не умолкая, на разные голоса пели птицы.

Можно найти и полюбоваться кустикам и, густо покрытыми розово-лиловыми цветами.

Мы были напоены, наполнены плещущей красотой весны, ее светом, красками, голосами и счастьем — радостью своей жизни. Хотелось поделиться.

— Босс! — сказала моя спутница. — Папы нет, Иван Сергеевич вроде моего «крестного» — большой друг отца, сколько лет жили вместе, до сих пор зовет меня детским прозвищем — Ноника. Я хочу ему рассказать, получить благословение. Нарвем волчьего лыка, хоть не увидит, запах весны привезем. Хорошо?

На восьмом километре пути мы вышли в поле у подножия высокого холма, увенчанного крашеной деревенской церквушкой и купой кладбищенских елей.

Был праздник. На колокольне звонил одинокий колокол. Мерный, чуть надтреснутый его голос плыл, разливался над тихими полями.

Пришла озорная, но совсем не странная мысль:

— Пойдем, обвенчаемся?

Соколовым мы позвонили с вокзала. Решили заехать так, как были, — в охотничьих сапогах, с котомками, ружьем; поскорее, чтобы не увяло волчье лыко. Ноника вышла из телефонной будки расстроенная:

— Позвала на завтра.

— Проговорилась, наверно, что я с тобой? Последнее время Лидия Ивановна меня недолюбливает, как всех, кто советует Ивану Сергеевичу оставаться в Ленинграде.

— На завтра-то разрешила.

Большой, обильный цветом букет волчьего лыка мы поставили дома на стол в кувшине с водой. За день и ночь увяли розовые соцветья, осыпались на скатерть сухие, безуханные.

* * *

Лидия Ивановна открыла нам дверь приветливая, почти радостная:

— Здравствуйте! Здравствуйте! Хорошо, что пришли. Иван Сергеевич что-то куксится второй день. И с утра поспорили опять. Не хочет в Москву, что ни говори. Твердит: «Здесь все свое». Проходите, проходите.

Кабинет все тот же. Новость: рядом с письменным столом магнитофон.

Иван Сергеевич в кресле. За зелеными, увеличивающими, как лупы, очками огромные невидящие мертвые глаза. Если заглянуть сбоку под очки, глаза видящие, живые и мудрые.

Ноника подошла со спинки кресла, обняла старика, положила свою голову на его. Он поглаживает ее руку ласково-ласково и слушает ее рассказ об озере, льдах, чибисах, о голубых перелесках, о сбывшейся мечте услышать песню глухаря, увидеть токующего, даже зарисовать.

Иван Сергеевич слушает внимательно, одобрительно: чувствуется, что представляет себе все это — знакомое и дорогое. Сам начинает говорить:

— Повезло тебе, редко это — женщина на глухарином току. И места там красивые, был я у Алексея Алексеевича как-то летом. И озеро… таинственное. Мне один старик там рассказывал, что Городно раз в пятнадцать лет уходит совсем, вытекает в «провалучую яму». Сильно уходит, такая воронка — «опревшие челны туда пускали — дыбом станет и нет. И есть ход в Ильмень-озеро. Это уж верно, новгородские монахи у себя кинули в воду щуку с серебряной серьгой в жабрах, так ее здесь у Долгого острова наши деды выловили». И Городну несколько соседних озер «подчиняются», уходят. В общем, карстовые явления, а старик фантазер, у него все по-своему. Даже озеро, говорит, неправильно называется. Глубины разные — где мелко, где яма, дна не достать, — выходит, правильно не Городно, а Горамдно. Фантазер…

Иван Сергеевич задумался, вспомнил что-то, продолжил:

— Своих смоленских я многих знал, там среди мужиков поэтов мало, чаще «практики». И как они борются за жизнь! Один получил двадцать пять лет. Заявил, что «чай-кофе с Гитлером пил». Через несколько лет получаю письмо. Пишет, живет хорошо, намекает, что переменил имя, по чужому паспорту живет. Желает мне всяческого благополучия. Обратный адрес: «Зеленая тайга». Так и написано.