Охотничье братство

Дядюшка мой Евгений Николаевич сказал: «Алеша! Они теперь постоянно живут в Ленинграде, привыкли на Севере охотиться — тут не получается. У тебя налажено: собаки, места, пристанище. Машина у них своя. Надо позвать, однако, — хороший народ!»

С Урванцевыми Евгений Николаевич не раз встречался на Крайнем Севере, и я слыхал о них с разных сторон. Да кто об Урванцевых не слышал? И все самое удивительное: «Урванцев на собаках прошел больше, чем Амундсен и Нансен; открыл с Ушаковым Северную Землю; первые вездеходы в тундре осваивал; нашел месторождение цветных металлов огромного значения — теперь там город Норильск; два ордена Ленина, золотая медаль Пржевальского № 4; от королевы Норвегии получил золотые часы за найденные останки Тессема…»

Наша охотничья компания пестрая: геолог-полярник, теплотехник, три ученых-химика, мастер спорта, четверо молодых инженеров, только что окончивших вузы. Очередная поездка в Тютицы — это по Московскому шоссе под Новгородом. Там освоенный приют и гончая собака Говорушка. Одна на всех.

В четверг я зашел к Урванцевым познакомиться и договориться о поездке на выходные. Пришел и… как будто в свой дом попал. Так чувствовали себя все, кому довелось побывать у них гостем. С интересом приглядывался. Оба крупные и спокойные. Он — высокий, худощавый, шевелюра небогатая, уши большие, глаза добрые, увеличенные сильными очками, резко очерченные губы; рот, когда говорит, округляется, как у очень милой и доброй рыбы; лицо бритое, пепельные усы, голос резкий. Походка у него — даже в комнатах заметно легкая, тысячеверстного пешехода.

Елизавета Ивановна мужу под стать — высокая. Очень большие, чуть навыкате, строгие глаза, лицо красивое, но не породисто-дворянское — простое, очень умное. Так, мне кажется, выглядели курсистки, образованные девушки, участницы нелегальных кружков в царское время.

Разговор шел на общие темы, о предстоящей поездке спрашивали мало. Николай Николаевич поинтересовался километрами езды и номером дроби. Елизавета Ивановна спросила: «Сколько нас будет?»

Выехали — так, как обычно получается — поздновато. Урванцевы в кильватере на «Победе». Дорога долгая и неважная: в те годы асфальт кончался, помнится, у Чудова. Приехали ночью. Машина скатилась с большака на двор небольшого домика. Вспыхнуло окно — тетя Саша ждала.

За самоваром в маленькой первой комнате разместились вплотную — веселые, проголодавшиеся, возбужденные предстоящей назавтра охотой. Наш самый главный автомобилист, Померанцев, спросил: «Елизавета Ивановна тоже водит?» Николай Николаевич молча отмахнулся рукой, презрительно наморщил нос, тут же вскочил и выбежал к машине, как потом выяснилось — спустить воду из радиатора, что, с нашей точки зрения, было совершенно не нужно: вероятность ночного заморозка нулевая. Елизавета Ивановна сказала: «Вожу. Не люблю, когда Николай Николаевич за рулем: глаза неважные и всегда волнуется».

Позже мы узнали, что безоблачные, прямо сказать, нежные отношения супругов имеют смешную трещину: стоит им только сесть рядом в машину, как начинают спорить возбужденно и сердито. Каждый по очереди убеждается, что другой «очень плохо», «абсолютно плохо» управляет автомобилем.

Несмотря на поздний час, Борис отцепил на дворе Говорушку, и она ворвалась в комнату, оживленная и, как все собаки, живущие на дворе, резко пахнущая псиной; заметалась между знакомыми людьми, с восторгом признав в них своих, охотников.

Николай Николаевич посмотрел на гончую с интересом. Елизавета Ивановна — ласково. Поняв это, Говорушка немедленно оказалась передними лапами у нее на коленях, с головой выше стола. «Отрыщь! — закричал строгий Сергей. — Это что за безобразие!»

Говорушка — русская гончая высоких кровей, по рубашке багряная, по полевому досугу — два высоких диплома и… истеричка: может бросить поднятого зайца через сто шагов, а может и привязаться к нему, работать без скола, не давая зверю передышки, возвещая об этом породным альтовым голосом, льющимся, как вода в ручье.

Утро проснулось совершенно удивительным. Легкий ночной туман без ветра поднялся и встал в кроткой голубизне осеннего неба. Охотников, как только они вышли в невысокий лиственный лес, объяли совершенная, прямо невозможная тишина и грустные запахи осени: пахло перебродившими соками палой листвы, древесной прелью, свежестью озимых, грибной плесенью. С вершины на вершину, с куста на куст тянулись в перелетном стремлении тысячные стаи малых птиц, шуршали крылышками, негромко попискивали. От порога домика все услышали бодрую песню тетерева, и она, не умолкая, провожала нас далеко.

Набросили Говорушку, сами пошли цепью, порская и перекликаясь. Урванцевых направили по лесной дорожке.

— Вот! Вот! Вот! А-ля-ля! — кто-то поднял зайца и называет.

Говорушка быстро помкнула, провела ярко метров двести, замолчала и вернулась. Я подозвал ее, взял за оба мягких рыжих уха, наклонился и поговорил с ней негромко, но довольно сурово. Поэтому, или бог знает почему, она очень скоро сама побудила и потом до конца дня гоняла отлично.