Охотник

Ура! Ура! Славься! Славься, великая лекарица бабка Надя!

Сергар быстро оделся, и поскорее переместился в кресло — ноги еще не годились для хождения, не держали. Мышцы атрофировались, «усохли». Нужно было заново учиться ходить, на костылях — благо, что костыли дома были, у дяди Пети. Остались от кого-то от соседей. Деревянные, но крепкие — он показывал, в сарае лежат.

«Вот как встанешь на ноги, пацанчик, я тебе их и подгоню! Будешь на клюшках шкандыбать, а как навостришься — вернешь!»

Переместился в зал, привычно перебирая руками по держателям на колесах, осмотрелся — никого. Тишина, все будто вымерло. Тихо журчит холодильник, где-то жужжит муха…

— Ау! Бабка Надя! Эгей!

Тишина. Спит?

Проехал в спальню, усмехнулся — ага, спит. Хотел оставить на месте, не трогать, но очень уж хотелось есть. Обновленные, ожившие ноги требовали питания, мускулы наращивать!

Тронул лекарку за руку — рука была холодной, как у… мертвой?! Подкатился к голове, протянул руку, пощупал пульс… нет! Нет!

— Бабка Надя! Надя! — крик из души, из сердца, навалился на нее, схватил за плечи, тряхнул обеими руками — Надя! Как же так?! Надя!

— Убил! — женский голос за спиной оглушил, рванулся в уши — Убил! Мама! Мама!

Обернулся, попытался что-то сказать, но не успел — удар по голове, и темнота. Не успел заметить — кто ударил. Просто — бац! И все. Готов.

Очнулся лежа на полу, лицом вниз. Было очень плохо — руки болели, голова трещала, тошнило. Голоса — мужские, возбужденные, грубые. Женские голоса — кто-то вдалеке причитает, воет, как по мертвому. По мертвому? Вспомнил! Бабка Надя!

О боги… за что?! Единственный человек в этом мире, который мог помочь, единственный, кому мог довериться до конца, и вот!

— Очнулся. Матвей, ты чем его приложил?

— Чем-чем… поленом!

— Инвалида? Ну нахрена?

— Интересное дело! Он убил мою мать, а я что, церемониться с ним?! Да я его, суку, сейчас задушу, и пусть судят!

Удар в бок, боль, внутренности хлюпнули, протестуя против насилия над своей нежной плотью.

— Прекратить! Вон отсюда! Это дело полиции, никакого самосуда! Еще не известно, отчего бабка Надя умерла! Откуда ты знаешь, что это он сделал?!

— Да чего тут знать?! Маша видела, как он ее душил! И я видел — он держал ее за горло! И она мертвая! Ты чего, за убийцу, да?! Тварь ты, Серега! И пошел ты нахрен, я его щас прибью, гада!

— Назад! Стрелять буду! Суд разберется, экспертиза — он, или не он! Пошли все отсюда, я его допрошу! Вон, сказал!

Сильные руки подняли Сергара, усадили в коляску — легко, как ребенка. Поднял голову — перед глазами широкое, толстогубое лицо участкового. Хмурое, с прищуренными глазами, расстроенное.

— Это ты?!

Сразу не понял — изображение двоилось, тошнило, едва не вырвало. Сглотнул, подождал, пока комната перестанет вертеться, ответил:

— Я ее не трогал. Проснулся, пошел искать — она лежит. Я пощупал шею — мертвая. Очень жаль. Очень, очень жаль!

— Ему жаль! Потрогал!

Сергей тяжело сел в кресло напротив телевизора, положил голову на сцепленные в кулаки и упертые в колени руки. Могучие плечи обвисли под тяжестью беды.

— Ты так рано вернулся? — вдруг спросил Сергар, глядя на новообретенного, а теперь, похоже, потерянного друга.

— Вернулся — мрачно ответил участковый, неприязненно глядя на Сергара — Вот что, парень, вляпался ты, и меня вляпал. Сейчас повезу в район, в отдел, иначе тебя прибьют. Матвей мужик резкий, бывший десантник. Он тебе голову открутит — и пискнуть не успеешь. И твои ножики не помогут.

— Да нет у меня ножиков, ты же знаешь. Дома оставил — пожал плечами Сергар — Маме позвонить можно?

— Сейчас — нет. Телефон у мужиков. Хотя… номер помнишь? С моего можно — он достал из кармана старенький, потертый аппарат, но Сергар отрицательно покачал головой:

— Я номер не помню. Не умею обращаться — мама с дядей Петей как-то сделали, чтобы я кнопку нажал, и сразу до мамы дозвонился.

— Ладно. Пофиг. Я ей скажу и так. Потом заеду.

— Это… дядя Петя костыли обещал, ты напомни ему, пусть даст, ладно?

— Костыли? Ты можешь ходить? — не удивился, равнодушно — Бабка Надя вылечила?

— Да. Но ходить еще не могу. Мышцы слабые. Разучился. Сергей, мне незачем было ее убивать! Мы подружились! Она очень хорошая женщина! Была…

— Была…  — эхом повторил участковый — Только никто не верит, что она просто так умерла. Говорю тебе — Маша видела, как ты за ее горло держал. Парень, если окажется, что ты ее убил — я сам сверну тебе шею. Обещаю.

— Да ты идиот, что ли?! — вспылил Сергар, чувствуя, как кипит внутри от горя и отчаяния — Она меня лечила! Я ей обязан! Я бы за нее сам убил кого угодно!

— Тихо! — отрезал Сергей — Я сказал, ты услышал. Сейчас пойдем к машине, будь настороже. Могут попытаться тебя отбить. Народ собрался. Бабку Надю все любили. Так что…

Да. Любили. Десяток плевков, кусок дерьма, который не смог отбить рукой, камень из щебня — прамо в ухо, тут же зазвеневшее, как колокол.

Порванная рубашка участкового, три сбитых с ног полупьяных парня, норовившие врезать палкой, выдранной из палисадника.

Да, верный признак того, что покойницу любили. Верный признак.