Охотник

— Чтобы нейтрализовать препарат, нужно обратить само основание, на котором оно сидит, — сказал он. — Твои нервные окончания заблокированы, единственный шанс их раскупорить, сделать обратное действие.

Парень подошёл к окну, посмотрел вдаль.

— С другой стороны, — сказал Вильгельм, всё ещё лёжа на столе, — зачем тебе эти чувства? Ты хочешь чувствовать боль? Мы ведь старались не для того, чтобы потом возвращать всё, как было. Ты улучшенный вариант человека, можешь делать совершенно фантастические вещи, но не принимаешь этот дар, хочешь отказаться.

— Дар?! Дар?! — вскричал парень, развернувшись.

Воздух задрожал от гнева. Вильгельм видел горящую ярость в чернявых глазах.

— Я не чувствую даже ветра! Не могу получить удовольствие от солнца или воды! Не ощущаю одежду! Когда дотрагиваюсь до кожи, то чувствую, что она чужая, что она мертва. Это не дар, а проклятье.

— Ты не чувствуешь боли, можешь выживать в жутчайших условиях. Ты не падёшь духом из-за сломанного пальца или выдранного куска мяса. Ты тот, кто идёт до самого конца, не взирая ни на что.

Вильгельм выпрямился, хрустнул позвонками, облокотился здоровой рукой о стол.

— Ты забываешь, — сказал он, — люди, в большинстве своём, трусы, которые, если видят, что нет смысла драться, видят превосходящие силы, то прекращают борьбу. И в результате там, где можно было бы выиграть, будет поражение. А зверь сильнее человека, страшнее, быстрее. Нет причин не боятся. Страх выигрывает там, где слабы мышцы.

Вильгельм аккуратно прощупал вывихнутую руку, рывком вправил.

— Я могу обходиться и без этого, — сказал парень.

— Думаешь? Мальчик, ты даже не представляешь, что могут сотворить твои нервы с мозгом. Тысяча пронизывающих импульсов, словно разряды молнии будут стучать по всему телу бесконечно. Боль останавливает людей, не даёт делать то, что могло бы сделать нас непобедимыми, выше зверей во всех планах. Единственное, что даёт боль, это урок. Человек получив импульс понимает, что так делать больше не надо. И отчасти, это правильно, но это тормозит, рубит всё на корню.

Вильгельм достал из стола бутылку, выдрал зубами пробку, сделал пару больших глотков. Ренар сжал подоконник до треска.

— Ты даже не представляешь, — сказал Ренар, — через что я прошёл. Я перетерпел то, что другие и представить не могли.

Вильгельм хохотнул.

— Ошибаешься, я видел, через что ты прошёл. Это не самое ужасное. Неприятное, ломающее, но не самое. Хочешь знать, что самое плохое? Не резкое, как молния, а медленное, изматывающее состояния бессилия. Потерпеть пару минут, пока тебе ломают кости, ничего не значит, лишь пережить боль. Кости срастутся. А вот заживо гнить в грязной камере, получить заражение крови и отрубленную часть тела, вот это многое. Провести несколько лет лишь с самим собой, наедине, смотря на мокрые стены, заросшие мхом. Самые тяжёлые испытания, мальчик, те, что невозможно победить.

— Не называй меня так.

— Думаешь, если ты охотник, то выдающийся? Вы такие же люди, но с большими возможностями. В вас мало звериного. Что бы ни считали люди, вы обычные, не монстры. Всего лишь настроенные кем-то, чтобы убивать. Холодные, расчётливые, яростные, сильные, быстрее, страшные, но всего лишь люди. Звери выигрывают по всем параметрам.

— Кроме ума.

Вильгельм, запрокинув голову, захохотал.

— Смекалка есть и у них, навыки у хищника, который загоняет жертву, не распадаются, как капли воды. Человек силён не умом, не оружием, а числом, у каждого разные знания, которые он применит с такой же чистотой, как шалость кроликов.

Ренар отошёл от окна, посмотрел на Вельгельма.

— Мне нельзя вернуть чувствительность?

Вильгельм отхлебнул, оставив половину.

— Препарат давно впитался, нервы нейтрализованы, их можно спокойно выдирать, они не выполняют ровно никакой функции. Чтобы ты мог чувствовать холод, жар, нужны новые нервы, новое тело.

Ренар уныло посмотрел на пол.

— Но насколько я помню, — сказал Вильгельм, — подушечки пальцев должны сохранить чувствительность, ровно как губы и самое драгоценное, оберегаемое всеми мужскими богами. Можешь поблагодарить меня, что я отговорил полностью отключать нервы, и оставил возможность ощущать хоть что-то.

Ренар открыл книгу, полистал, остановившись на рисунке внутренностях человека.

— Ты больше не работаешь на клан? — спросил он.

— О, не за что, обращайся, всегда готов помогать. Нет, я больше не работаю на клан, как видишь, я живу на самом конце Нориора, и мне не к чему вопросы о знакомстве с охотником.

— Так соседи не знают, что рядом живёт Добрый Доктор?

Вильгельм глотнул и поставил бутылку.

— Эти пьяницы не знают, как зовут их детей. Если даже сюда проберётся зверь и начнёт всех крошить, они его не заметят, даже не заметят, что сдохли. А теперь скажи мне, самый аккуратный и осторожный охотник, правильно я выбрал место?

— Всё зависит от того, что ты хочешь сделать.

Вильгельм безумно улыбнулся.

— Злишься на меня? — спросил он. — Прошло столько лет, а ты помнишь?